За чудесным зерном
Шрифт:
— Клавдий Петрович говорит, что каждое государство, которое ухитрялось захватить эти пути, страшно богатело. Здесь была когда-то огромная богатейшая Персидская монархия, она занимала все земли от Средиземного моря и до Индии. Это было две тысячи пятьсот лет назад. Потом нахлынули греки во главе с Александром Македонским. Александр Македонский по дороге захватил вот этот самый Самарканд, в котором мы сейчас находимся и который уже тогда считался древним городом. Потом торговыми путями, а вместе с ними и всеми землями владели турки-селевкиды, потом парфянский народ, потом арабы…
— Будет! Все равно не запомню!
— Еще одно — самое интересное! В тринадцатом веке Туркестан был завоеван монгольскими полчищами Чингисхана. А в 1336 г. в Бухаре родился знаменитейший монгольский завоеватель Тимур, которого еще называют Тамерланом или «Железным Хромцом». Он был хромой, отвратительный по характеру, отчаянный вояка и держал в страхе не только свои азиатские владения, но и тогдашнюю Россию, а за ней — и всю Европу.
— Отчего же ты считаешь это самым интересным?
— Оттого, что Тимур сделал Самарканд своей столицей. И это он разукрасил и разузорил Самарканд, превратив его в красивейший из городов Азии. По приказанию Тимура были выстроены дворцы, мечети на Ригистане, устроены чудные сады… Вот Клавдий Петрович все это нам покажет и обо всем расскажет…
Глава XVIII
Под предводительством профессора наши путешественники несколько дней осматривали замечательные древние здания.
Профессор рассказывал о том, что мечеть Биби-Ханум была построена Тимуром в честь его любимой жены. Когда-то эту мечеть окружал вымощенный мраморными плитами двор. Камень для этой постройки привозился на слонах из далеких гор. Сотни рабочих покрывали его тонкими рисунками, а из Индии были привезены искуснейшие строители, и сам «Железный Хромец» следил за ходом работ.
Но Витя морщился: после «золоченой» мечети, которая возвышалась на Ригистане, Биби-Ханум казалась ему развалиной. Зато утешил Витю мавзолей «Шах-Зинде», сверкавший той же пестротой глазированных кирпичей, как и здания на Ригистане.
Узнав о том, что в Шах-Зинде похоронены родственники Тимура, все отправились в мавзолей воздвигнутый над могилой Железного Хромца.
Под огромным узорчатым куполом на зеркальной полированной поверхности намогильного камня непонятным узором разбегались надписи — перечисление предков Тимура и Чингис-хана, легенда об их волшебном происхождении от солнца и дата смерти Тимура.
— Смотрите, — сказал Клавдий Петрович, указывая на темную зелень намогильника, — мы скоро передадим привет родине вот этой глыбы. Это зеленый нефрит, который очень ценится в Азии. Еще при жизни Тимура этот кусок нефрита был высечен в горах Куэн-Луня и привезен сюда из того самого Хотана, куда мы сейчас направляемся.
Костя и Витя ходили на базар, где продавалась глиняная посуда, голубая, как самаркандское небо, и желтая, как пески Туркестана. Ребята видели медников, которые с помощью молотка и обыкновенного гвоздя, даже не наведя предварительно рисунка, а так — просто на глаз — покрывали паутинной чеканкой узкогорлые медные кувшины — кумганы — и широкие плоские тарелки.
Витя и Костя видели еще, как разматывают воздушные нити шелковичных коконов, брошенных в кипяток, как шелковинки скручиваются в нитку, окрашиваются, и из них узбеки ткут узкие пестрые туркестанские шарфы.
Узнали мальчики еще о том, что опасно пить воду из «хаузов». Так называются бассейны со стоячей водой, которая бережется на случай недостатка проточной влаги. Попробовавший воду из хауза рисковал проглотить личинку «ришты» — червя, который размножается в теле человека под кожей и причиняет большие страдания.
Витя, изучавший Азию по-своему, накурился потихоньку «анаши», одурманивающего курева, очень распространенного в Средней Азии.
Накурившись, Витя начал неудержимо и бессмысленно смеяться. Смеялся он всю ночь напролет, напугав насмерть Костю, Клавдия Петровича и Тышковского.
Один Веселов сжал крепко губы и ничего не сказал. Зато утром, когда Витя, пожелтевший и пристыженный, выполз к завтраку, Иван Викентьевич отвел его в сторону и тихо переговорил с мальчиком, после чего щеки Вити из лимонно- желтого стали вишневого цвета.
Краем уха Костя уловил слова своего товарища:
— Честное, честное слово — никогда и ничего похожего…
Прежде чем покинуть Самарканд, экспедиция посетила несколько кишлаков, разбросанных по окрестностям. Эта поездка интересовала главным образом Тышковского.
В Чилекской волости Самаркандского уезда экспедиция ознакомилась с последним, быть может, поколением узбекских мастеров, выделывающих войлочные юрты.
Все меньше и меньше становится узбеков, живущих в юрте. Большая часть живет в «михман-хана» — глинобитных саклях, и только очень зажиточный узбек покупает юрту. За время басмачества погибло много скота, и шерсть для войлока стала недоступно дорогой.
Чем дальше от города, тем шире становились арыки, тем чище делалась в них вода.
Река Зарявшан давала жизнь всему краю. Нагорное пространство, «дашьт», где не было воды, казалось жалким и унылым по сравнению с цветущей речной долиной. Там, наверху, среди скудных участков богарных [1] посевов редкой пшеницы, были скупо разбросаны людские поселки. Даже дома в этих поселках были меньше размером, чем дома в густо населенном «вилайяте».
— Почему у вас такие домишки? — спрашивали мальчики. — Ведь глины здесь много.
1
Орошаемых только атмосферными осадками.
Старик, хозяин тесной и жалкой сакли, покачал головой:
— Чтобы замесить глину, нужна вода.
Вода! Она одна делала из пустыни цветущий сад. Старик прожил жизнь, дрожа над мутной солоноватой водой, которую скудно давал колодец.
Пшеница терпеливо ждала случайного дождя и покорно выносила зной. Витя взял горсть пшеничных зерен. Это, конечно, не было чудесное, желанное зерно, но, быть может, оно пригодится в Ковылях.
Когда путешественники покидали кишлак, старик вышел их провожать. За полу дедушкиного халата держался тоненькой смуглой ручонкой трехлетний внук. Поглаживая бритую колючую головку внука, старик задумчиво сказал: — Я видел, как железная машина разминала землю в поле. Быть может позже мой маленький Ибрагим увидит, как вода из Зарявшана поднимется на «дашьт».