За давностью лет
Шрифт:
— Ну, что ты на сей счет думаешь? — спросил Ефимов, внося в комнату чайник.
Лариса пожала плечами:
— Скорее всего, роковое стечение обстоятельств. Надо же так неосторожно обращаться с оружием! Не зря говорят — и палка раз в год стреляет.
Ефимов молча слушал, разливая чай по чашкам.
— Пей. Вот попробуй наших ватрушек.
— Вкусно!
— То-то же.
За чаем отношения хозяина и гостьи теплели с каждым глотком.
— Вы извините, а как ваше имя-отчество? А то «товарищ Ефимов» — уж больно официально.
Дедок усмехнулся:
— Сергей Михайлович. А тебя как зовут?
— Ларисой... Сергей Михайлович, а вы один живете?
— Нет, с дочкой, зятем и внучкой. Внучка уже в институте учится. В нашем, педагогическом.
Лариса помогла Сергею Михайловичу вымыть чашки, потом они снова вернулись
— Сергей Михайлович, — спросила девушка, — а вы почему краеведом стали? По специальности вы кто? Историк?
— Нет, — засмеялсяСергей Михайлович, — всю жизнь бухгалтером проработал. И всю жизнь краеведом был — вырезки газетные собирал по истории нашего города, потом вот в архиве начал на общественных началах работать. Это когда на пенсию пошел. А там такие россыпи!.. Приводить в порядок не один десяток лет придется. Ну ладно, отвлекаемся мы с тобой. Так вот, по поводу этого обвинительного акта — не роковое то стечение обстоятельств. То есть выстрел, вероятно, случайным был, но почему остальные арестованы? Что кроется за словами — «по агентурным данным»? Неясно.
— А где само дело? — спросила Лариса. — Там должны быть, наверное, протоколы допросов.
— Дела я не нашел, — сокрушенно покачал головой Ефимов, — вероятно, его передали в губернское жандармское управление, да вряд ли мы бы узнали из него что-нибудь. Ты же читала — никто из арестованных никаких показаний не дал. Осуждены по косвенным уликам. Конечно, произвол, но тогда с такими вещами не считались.
— А архив жандармского управления?
— Дело в том, что архив был сожжен еще во время февральской революции. Так что все концы в воду. И если бы не записка...
— Да, — спохватилась Лариса, — конечно. У вас же есть записка. Кстати, как она к вам попала? У кого-то из подпольщиков сохранилась?
— К сожалению, записка к адресату не попала. Я се нашел в переписке судебной палаты. Вот посмотри.
Ефимов достал из заветной папочки еще несколько тетрадных листочков. Лариса внимательно стала читать:
«В губернское жандармское управление.
Уведомляем, что сношения политических арестантов со своими единомышленниками, находящимися на свободе, могут производиться равно как посредством письменных сношений, так и нижеследующими способами: 1) Арестанты одиночной категории, содержащиеся в губернской тюрьме, с момента перечисления их за прокурором палаты, пользуются согласно существующим правилам общей прогулкой, на которую они выводятся партиями до 9 человек. На этих прогулках у них, конечно, происходит обмен мыслей и впечатлений, которые затем передаются лицам, их посещающим на свиданиях, несомненно принадлежащим к такой же политической организации. Доказательством того, что лица, посещающие арестованных, — их единомышленники, служит то, что посетители через некоторое время попадают в тюрьму, но тогда к ним являются лица, прежде содержащиеся в ней. 2) Бывают случаи, когда лица прокурорского надзора разрешают политическим арестантам приглашать к себе посторонних врачей, а эти впоследствии состоят в близком знакомстве с заключенными. 3) По распоряжению прокурорского надзора к политическим заключенным являются целые группы защитников, которые запираются с ними в отдельных комнатах. Что же касается вечерних переговоров политических арестантов через посредство окон, то прекратить таковые не представляется никакой возможности, особенно ввиду того, что мебель в одиночных келиях свободно переставляется с места на место и администрация тюрьмы лишена всякой возможности воспретить подставлять табуреты к окнам, так как для этого потребовалось бы выставить часовых внутри камеры.
Учитывая вышеизложенное, мы не можем обещать полную изоляцию от окружающих лиц арестованных по подозрению в принадлежности к партии социал-демократов, если не будет соответствующего указания прокурору Палаты. Попытки к таковым сношениям имеются. 18 октября сего года заключенный в камере № 678 Решетников пытался передать на прогулке записку заключенному в камере 617 Новинскому. Записка прилагается.
Помощник начальника тюрьмы».
— Значит, записка не дошла до адресата? — спросила Лариса у Ефимова.
— Не дошла, — ответил он, забирая у нее листки и доставая из папочки новые.
Она уставилась на них, продолжая спрашивать:
— Значит, не удалось установить, кто предатель?
Ефимов покачал головой:
— Есть одна догадка. В нашем краеведческом музее собраны воспоминания ветеранов революции. Часть из них, касающаяся наиболее значительных событий, опубликована, часть так и осталась в единственном экземпляре. Я, когда уже отослал письмо в журнал, еще раз их просмотрел. Все они касаются заводских подпольных организаций. Но вот один документ, кажется, помогает нащупать ниточку.
Давай я сам тебе прочитаю то, что написал один пенсионер. Он тогда работал на судостроительном заводе, потом — в горсовете, а в тридцатые годы был послан председателем колхоза. Интересный человек, интересная жизнь, целую книгу можно о нем написать. Но это так, к слову. Я прочитаю то, что нас сейчас касается. — Ефимов надел очки и неторопливо начал: — «К подпольной работе я был привлечен рано. четырнадцатилетним подростком. Работал я в то время учеником токаря на судостроительном. Поручение у меня было несложное: со станции доставлять на завод газету „Правда”. Делалось это так: я ходил на занятия в народную школу, которая находилась около станции. Учительница у нас была совсем молоденькая, сама только что кончила гимназию. Звали ее Александра Сергеевна Новинская. Она была дочкой машиниста Новинского, который, как я узнал уже много позже, руководил тогда подпольной группой на железной дороге. Видимо, он сам получал газеты, а потом через дочку передавал на завод. Александра Сергеевна была хоть молодая, но очень строгая. Если кто знал плохо, оставляла заниматься дополнительно. Я хоть учился с охотой, делал вид, что не знаю чего-нибудь, и всегда уходил последним, получал на прощание газеты, которые прятал под рубаху. Давала она мне, кстати, и книги хорошие почитать. Так я носил газеты два или три месяца. А потом токарь Михайлов мне однажды сказал: „Не ходи на станцию, их всех арестовали”. Очень я переживал, особенно жалко было нашу учительницу. Однако вскоре случайно в городе я увидел Новинскую. Обрадовался, спрашиваю: „Значит, вас не забрали?'« А она, не глядя на меня, бросила: „Не разговаривай со мной, опасно. Уходи”. — „А как же вы?” — спрашиваю. „Я. — отвечает, — скоро отсюда уеду. Да и школу закрыли”. Так и пошел я восвояси. Рассказал потом о той встрече Михайлову. Помнится, он тоже удивился, как это она на свободе осталась. После Октябрьского переворота я служил в Красной гвардии. Пришлось допрашивать одного пленного, оказавшегося в прошлом полицейским надзирателем, по фамилии Золотов. Он на допросе показал, что арестовывал железнодорожную группу. И тоже подтвердил, что кто-то их предал. Однако кто именно, не знал. Один раз только жандармский ротмистр ему проговорился, что провокатором была какая-то женщина. Вроде звали ее Зинаида...»
Вот и все, — сказал Ефимов, заканчивая чтение. — Дальше он о себе пишет. Но ты понимаешь, какая петрушка получается? Это Новинская. Явно была членом подпольной группы и не арестована? А? И потом про эту Зинаиду?
— Чтобы дочь предала отца! Никогда не поверю, — горячо заспорила Лариса.
— И не такие вещи в ту пору случались, — не согласился Сергей Михайлович.
— Зачем ей это нужно было? И потом, ее же Александрой звали, а ротмистр какую-то Зинаиду называл. Может, еще в организации женщины были, мы же не знаем?
— Не знаем, — угрюмо бросил Ефимов. Видать, что его самого уже давно мучил этот вопрос.
— Ну и что будем делать дальше? — не унималась Лариса.
Подозрение, которое пало на молоденькую учительницу, неожиданно так больно задело ее, будто это случилось не семьдесят лет назад, а только что. Хотелось немедленных активных действий.
— Так что будем делать? — повторила Лариса еще настойчивее.
Этого Сергей Михайлович не знал, поэтому явно обрадовался, услышав дробный перестук каблучков в прихожей.
— Внучка пришла.
В горницу влетела улыбчивая, коротко стриженная девушка со спортивной сумкой на плече,
— Ой, здравствуйте. А вы кто? А меня Марусей зовут. Из Москвы? Ой, как интересно.
Маруся вела себя так естественно, просто, что девушки сразу подружились. Она мгновенно уяснила ситуацию, тем более что раньше слышала от деда всю эту историю.
— У меня тоже сердце не лежит к его версии, — сказала она, кивнув на деда. — Ну, суди сама — чтобы учительница была предательницей? Не может быть такого.