За державу обидно
Шрифт:
Но странное дело: утром на построении батальона я не обнаружил ни одного нового синяка — драки неожиданно прекратились. Более того, пока я обходил строй батальона, меня сопровождали восхищенные взгляды. Сделав вид, что ничего не замечаю, и отдав распоряжение по завершению получения имущества, вооружения и боеприпасов, я срочно взялся разбираться, в чем же дело. Оказалось, что в команде, которую я уложил вечером, собрались быстро снюхавшиеся «львы». Тем, что все они полегли после первого же удара, были восхищены не только их сослуживцы, но и они сами. Психологическая обстановка в батальоне вмиг изменилась. Комбат был признан исключительно нормальным, и всем было рекомендовано его неукоснительно слушаться и не гневить. Я тут же положил на стол командира полка рапорт с просьбой предоставить мне две недели на боевое сколачивание батальона. Командир полка дал 10 дней.
Назавтра в 4 часа утра батальон был поднят по тревоге и со всей техникой и вооружением, полевыми
Целый день с часовым перерывом на завтрак, обед, ужин по особому плану батальон занимался: перебегал, переползал, окапывался, водил. На базу вернулись в 22 часа. Я построил батальон и объявил, что до тех пор, пока техника не будет заправлена и обслужена, оружие не вычищено — спать никто не ляжет. Поскольку обстановка боевая — по-другому нельзя. Энтузиазма это не вызвало никакого. Заморенные дневными занятиями солдаты демонстративно медленно взялись обслуживать технику и чистить оружие. Я их не подгонял. Закончили в 1 час 30 мин. В 4 часа батальон был снова поднят и опять вышел в поле, целый день занимались, вернулись около 22 часов. Те же самые слова о необходимости вычистить оружие и обслужить технику, но совершенно другая реакция. Народ сообразил, что чем медленнее будет идти обслуживание и чистка, тем меньше времени останется для сна. Я сделал широкий жест: поднял батальон не в 4, а в 5 часов. В последующем начал просто возвращаться несколько раньше. В результате 10-дневных занятий все без исключения военнослужащие батальона приобрели, восстановили устойчивые навыки в действии с техникой и при вооружении; стреляли из всех видов оружия. Каждый солдат швырнул оборонительную и наступательную гранату и тем самым избавился от вечного солдатского суеверного страха перед ней.
Совместное преодоление трудностей закалило и сплотило все взводы и роты, заставило их подружиться. Какой-либо мордобой прекратился вообще. Синяки за 10 дней сошли, и передо мной были совершенно другие люди, другой батальон. Батальон, с которым я был готов воевать. К исходу занятий у всех, начиная от комбата и кончая солдатом, не было ни капли лишнего жира. Приобретенная уверенность всех в своем оружии с лихвой компенсировала проявленную мной жестокость. Мне простили все. Завершил я период боевого сколачивания проведением ротных учений в предгорье. Интересно, что мишени лепили из кусков толя, фанеры, картона. Ни до, ни после я такого больше не видел. Я доложил командиру полка о готовности батальона. Он назначил контрольно-проверочные занятия. Но тут случилось упасть лицом в грязь. К тому времени я уже в полку прославился не самым лучшим образом: исследуя хозяйство батальона, установил, что необходимо построить новый туалет. Начальник штаба батальона еще до моего прибытия придержал четырех увольняющихся в запас. Я их озадачил: как только отроете и построите свободны. Ребята были крутые, целый день старательно демонстрировали принципиальное нежелание что-либо делать. Целый день я делал вид, что ничего не вижу. На завтра, осатанев от такого невнимания и неуважения, прикинув, что я еще месяц могу ничего не увидеть, они схватились за кирки, ломы, лопаты и устремились на отведенный мною участок. К обеду я сделал вид, что вспомнил об их существовании, пришел посмотреть, что у них получается. Картина была печальная: грунт не приведи господи, кирка и лом отскакивали, как от резины, лопата вообще снимала миллиграммы. Бойцы отрыли по окопу для стрельбы с колена, а задача была поставлена отрыть окоп для стрельбы с лошади стоя. До необходимой величины котлована было ужасно далеко. Кроме того, они были все в кровавых мозолях, при моем приближении встали, зло фыркая и косясь на меня осатанелыми глазами. Поняв, что из такой работы ничего путного не выйдет, я изменил решение. Разметили 28 шурфов, изготовили приказ по полку о проведении взрывных работ, хлопцы оживились. Копать шурфы — это не котлован. Довольно скоро, в течение двух дней, их подготовили. Меня попутал бес в лице командира инженерно-саперной роты Володи Гарасюка. Бес нашептал, что с ВВ у нас перерасход, и предложил исполнить котлован с помощью трофейных итальянских противотанковых мин. В этой итальянке 5,2 кг взрывного вещества повышенного могущества. Заложили, соединили, забивочку сделали с водой, как положено, утрамбовали. Выставили оцепление. Я лично нажал кнопочку. Котлован получился совершенно замечательный. Это мы увидели, когда пыль осела. Но попутно выяснились некоторые негативные последствия. Все стекла в полку, которые смотрели в ту сторону, включая и стекла окон кабинета командира полка, приказали долго жить.
Две недели все офицеры и прапорщики батальона добывали, покупали, меняли и стеклили. И соответственно у командира полка
Переход мой и перестройка от командования курсантами к командованию боевыми войсками прошел достаточно сложно. Но уже в конце декабря батальон провел первую боевую операцию по прочесыванию кишлаков, хотя и малорезультативную — это от недостатка опыта.
Наступил Новый, 1982 год. За четыре дня до него в батальоне дуплетом случилось два ЧП. Был ограблен продовольственный склад полка, и рядовому Гайнулину оторвало кисть правой руки. Склад представлял собой рефрижератор поставленный на колодки, и охранялся караулом моего батальона. Похищено было до 50 банок тушенки, 50 сгущенки, по нескольку килограммов конфет, яблок, печенья, приготовленных к Новому году. Печать была срезана чисто. Если бы у похитителей хватило ума взять то же самое не у входа, а в глубине, наверное, начальник склада сразу бы и не хватился.
Я к тому времени существенно укрепил свои позиции. Серьезно усовершенствовал в батальоне систему материального обеспечения, появилось взаимопонимание и признание, и эта кража меня покоробила. Разбирался долго и упорно, до двух часов ночи, и решил часа четыре отдохнуть и после подъема продолжить разбирательство дальше. Но в 3 часа меня поднял дежурный по батальону и доложил, что в медпункт доставлен рядовой Гайнулин, оторваны все пять пальцев правой руки.
Подъем, комбат! По прибытии к месту происшествия услышал от солдат невнятное бормотание:
— Товарищ капитан, он пошел в туалет, свет погас, устроился на улице, дернул, оказался запал, оторвало все пальцы.
Знаю точно, что запал должен быть зажат в кулаке, тогда могло оторвать пальцы.
Взял фонарь, пошел в санзону. Действительно, кровь, но крови для такого ранения мало.
Опять маловразумительные объяснения:
— Товарищ капитан, он сунул руку в куртку.
Пошел в медпункт — врачи им занимаются, куртка внутри сухая — не то, ребята. Исследовал помещение роты. В каптерке висит здоровенный портрет Л. И. Брежнева — весь в каплях крови и остатках кости пальцев.
Тут я не стал ждать утра и доразобрался. Картина оказалась следующей. Ребята, бывшие «львы», попросили своих младших товарищей организовать праздничный ужин. Младшие подумали. Одним из думающих был Гайнулин. Взяли склад. Казарма была построена из полого силикатного кирпича, и солдаты замуровали сгущенку, тушенку в стены. Тут Гайнулина начали мучить сомнения: а вдруг найдут, а вдруг поймают, комбат разбираться будет — докопается. Где-то слышал, что с помощью запала от гранаты можно нанести себе травму. Решил себя немножко поранить, попасть в медсанбат, а там, глядишь, и дело закроется. Около трех часов ночи зажал в кулаке запал и дернул кольцо. В результате остался без пальцев. Досталось и Леониду Ильичу, вернее, его портрету. Жаль солдата, хороший паренек, как он позже мне в госпитале поведал: отец был инвалид 1-й группы, мать и старший брат — второй, и он сам стал инвалидом.
На Новый 1982 год я был дежурным по полку. Праздник прошел спокойно. Запомнилось одно: в 24.00 по московскому времени все небо над Баграмской долиной было испещрено трассерами. Ограниченный контингент встречал Новый год.
Всего за несколько месяцев после моего звонка жизнь моя в корне изменилась. Из топкого болота ничегонеделанья я опять попал в служебный водоворот и, несмотря на трудности, был рад этой перемене.
Разорванное «кольцо»
Афганистан — это боль, Афганистан — слезы, Афганистан — это память. Это все, что угодно, но не позор. Были политики, которые принимали определенные решения, разумные, неразумные, целесообразные, нецелесообразные. История рассудит и все разложит по полочкам. За неразумные решения расплачивались своей единственной жизнью, здоровьем, увечьем, кровью солдаты. Те, кто начинал войны и продолжают их организовывать, заведомо знают, что ни они сами, ни дети их, ни внуки, ни друзья, ни знакомые воевать не будут. Огонь войн разжигают для «быдла». В Афганистане сражалась рабоче-крестьянская Красная армия. Дети рабочих и крестьян. Это неважно, кто он там: рядовой, майор, полковник. Сыновей высокопоставленных родителей там никто и никогда не видел. И солдаты свой долг выполнили сполна. Они не выиграли ту войну и не могли выиграть — обстановка была не та. За спиной не было Москвы, не было России, но они ее и не проиграли, потому что были потомки суворовских и жуковских солдат.