За державу обидно

Лебедь Александр Иванович

На каникулах, после 9-го класса, поехали мы на сельхозработы в станицу Богаевская. Днем команда нашего класса играла в футбол с местными парнями. Разгромили их с двузначным счетом. Расстались по-хорошему, но как только стемнело, раздался звон разбитого стекла. Я спал, но звуки кулачного боя разбудили меня. Это местные ребята пришли сводить на ничью утренний матч. Я вскочил и выбежал во двор в надежде помочь своим, но не успел я взмахнуть кулаком, как получил колом по лицу и потерял сознание. В результате — нос своротили на сторону, но я не сильно переживал. Не девочка. Я к тому времени твердо усвоил, что мужчина должен быть чуть-чуть симпатичнее обезьяны и не смазливостью лица определяется его истинное достоинство.

Когда отцу первый раз сказал, что хочу стать офицером, он воспринял это спокойно, но по его

реакции чувствовалось, что в эту мою мечту он не уверовал, но отговаривать не стал. Начал я в 10-го классе готовиться серьезно к поступлению в училище. Нашел проспекты и выбрал летное Качинское училище. Помню, тогда песня была модна: «Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту…» У меня, как у того летчика, была тоже одна мечта — высота! Подал я заявление в военкомат. Комиссию почти всю прошел легко. Остался последний врач — отоларинголог. Жду у кабинета. Пригласили. Пожилая женщина-врач усадила меня и давай расспрашивать. Вначале определила гланды, потом искривление перегородки носа, молча взяла мой медицинский лист и написала: «К летному обучению непригоден». Получил я, как говорил шолоховский дед Щукарь, полный отлуп. Думаю, не на того напали. Все равно будет по-моему. Пошел в больницу, в течение двух недель мне удалили и гланды, и кривую перегородку носа. После операций снова объявился в военкомате, но там мне сказали с ехидцей: «Кушай кашу, готовься на следующий год!»

Каша кашей, но на нее надо заработать, а куда идти в семнадцать с половиной лет? На один завод пошел, на другой — мал, говорят, нет восемнадцати. Мама стала меня уговаривать сдать документы в политехнический институт — видела во мне инженера. Так я стал абитуриентом факультета автоматики и телемеханики, но не надолго. Первый экзамен (математику) сдал на четверку. А потом подумал, подумал и больше не пошел. Не прельщала меня перспектива ковыряться в электронных схемах. Небо манило, высота!

Явился я в райком комсомола и попросил куда-нибудь направить на завод. С комсомольской путевкой отправился на Новочеркасский завод постоянных магнитов. В отделе кадров первым делом с меня взяли подписку, что я от своих льгот на работу в одну смену отказываюсь и буду трудиться, как все. Мне было все равно — в одну смену или в три работать, лишь бы у родителей не сидеть на шее. Попал я на участок шлифовки магнитов. Хорошо запомнил первый свой рабочий день. Показали мне, как шлифовать самый примитивный магнит, и я старался целую смену. Отработал, смотрю гордо на гору моих заготовок и уже собрался уходить, как вдруг подходит ко мне красивая девушка и говорит: «Я секретарь комсомольской организации цеха. У нас, между прочим, принято убирать за собой, уборщиц мы не держим!» Ничего не поделаешь, пришлось убрать и подмести. Девушку звали Инной, и, забегая вперед, могу сказать, что это была моя будущая жена, за которой я ухаживал целых четыре года.

Вскоре я понял и другую науку времен застоя. Хорошо работать было невыгодно: как только заработок поднимался, приходил нормировщик и срезал расценки. Мой бригадир Женя Барсков был рубаха-парень, мог чудеса творить. Вот и сотворил он «ночное» приспособление, которое позволяло шлифовать одновременно 10–15 магнитов с высокой степенью точности. Но… им бригада пользовалась только в ночную смену, чтоб никто не видел из начальства. Сделаем большой задел и потом дурака валяем в дневные смены. В коллектив я вписался сразу, сдал на разряд, но мечты своей не оставил и ближе к лету снова стал готовиться к поступлению. В военкомате опять сказал, что буду в Качинское авиационное училище поступать, но не прошел по такому показателю, как рост сидя. На два сантиметра длиннее оказался. Итак, на Качинском училище был поставлен крест. Но подсказали мне, что можно в Армавирское летное училище перехватчиков попробовать. Я был настолько уверен в поступлении, что сразу подал заявление на увольнение с завода. Начальник цеха Вишневский уговаривал взять отпуск для поступления, но когда тебе восемнадцать лет и в голове наполеоновские планы, говорить о благоразумии не приходится. Я уже парил на недосягаемой для цеха высоте — в облаках. Поругался и ушел. Начал опять медкомиссию проходить. Отоларинголог снова меня остановил. На сей раз нашел затемнение гайморовых пазух и увеличение носовых раковин. Долго меня лечили, носовые раковины выжигали. Как вспомню, так

паленым мясом пахнет… Потом все дружно пришли к выводу, что гайморит мой можно лечить только оперативным путем. Пока я по больницам скитался, время опять ушло. Досада меня одолела: что за заколдованный круг, из которого никак выбраться не могу? Да и положение оказалось щекотливое: назад на завод пойти — гордость не дает, хотя Инна и звала. Так в центральном гастрономе стал я действовать по принципу «бери больше и неси, куда пошлют». Год отработал грузчиком и в третий раз явился на комиссию в военкомат. Теперь знал все тонкости и легко прошел отоларинголога. Поехал на комиссию в Батайск уже спокойно, а напрасно. Хирург придрался к ключице и, как говорится, «зарезал». Тут я стал неуправляем. Что кричал, не помню, но скандал вышел громкий. Начальник медицинской комиссии махнул рукой и сказал: «Езжай в Армавир, пусть там твою судьбу решают».

10 мая 1960 года я был в Армавирском училище. Нашел седого подполковника — начальника медслужбы и сразу доложил ему, в чем дело. Отнесся он ко мне благожелательно и пригласил хирурга. Тот меня заставил приседать, ложиться, отжиматься и вынужден был признать, что хоть ключица и срослась некрасиво, но противопоказаний нет. Тогда начальник медслужбы сказал мне, чтобы я прошел всю врачебно-летную комиссию, потом останется вместе со всеми только экзамены сдать.

Начал я с отоларинголога. Думаю, пройду, а там сам черт не страшен. Но врач сразу определил наличие нескольких операций. А по приказу две любые операции и более — «к летному обучению не пригоден». Я снова был взбешен до предела, пошел к начмеду, но тот развел руками: «Ничего не могу поделать. Вот приказ министра обороны».

Вышел я из училища ошалелый. По дороге деньги потерял. Иду голодный и злой по Армавиру и первый раз в жизни не знаю, что же мне делать. Добрался до Ростова на перекладных. В военкомате ко мне отнеслись сочувственно. Майор, который меня отправлял, успокоил: «Ну, что ты все летное да летное? Хочешь быть офицером, давай подберем место не хуже!»

Стал я листать страницы разнарядки. В танк залезать — длинный. В подводники — сам не захотел, в артиллеристы — тоже. Наконец, где-то в конце мелькнуло Рязанское высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинского комсомола — РВВДКДКУ. Решил рискнуть — все к небу ближе. Хоть не за штурвалом, так в свободном падении высоту ощущать буду. Домой пришел и рассказал все отцу.

— Что ж, сынок, — сказал он, — решил — пробуй. Но знаешь, что это такое?

Я честно сказал, что очень смутно все это представляю.

— Неплохо было бы попробовать, а то вдруг тебе это не понравится.

Попробовать так попробовать! Коль отец говорит, нужно действовать. Поехал я в Донской поселок, находившийся в 16 километрах от Новочеркасска, там у нас располагался аэроклуб. Прибыл на летное поле — там стоит группа парней.

— Мужики, — говорю, — как тут у вас попрыгать можно с парашютом?

Поначалу посмеялись, а потом отнеслись с сочувствием и показали на инструктора: «Вон Виктор Сергеевич, иди уговаривай его!»

Инструктор — плотного телосложения, грубоватый на вид — встретил меня неприветливо:

— Чего шляешься здесь? Прыгать захотел? Иди ты… много вас тут таких ходит…

Пошел я опять к новым знакомым. Парни рассмеялись. Они уже издали поняли реакцию инструктора.

— Беги за водкой, — посоветовал один из них, — и все уладится. Бутылки три хватит.

Притащил я четыре бутылки, тогда-то они копейки стоили. Инструктор покрутил головой: «Ладно, иди парашют укладывать учись». За день меня научили сразу всему — я уложил парашют, прошел предпрыжковую подготовку и медицинскую комиссию.

На укладке инструктор показывал этап — мы выполняли. У него при укладке купола получалось все красиво, у остальных — более или менее, а у меня какой-то непонятный хвост образовался, потом еще три. Я вправо, влево — соседи не знают, такие же нули, как я. Инструктора спрашивать лишний раз не хотелось: «бараны», «дебилы», «кретины» — это самые мягкие выражения из его лексикона. Я сложил «хвосты» гармошкой и затянул чехлом. Позже выяснилось, что я интуитивно поступил правильно. Заодно позже выяснилось, что все укладывали парашюты Д-1-8, а я — ПД-47 (парашют десантный, 47 года образца, квадратной формы, с покушениями на управляемость), отсюда и «хвосты».