За его спиной
Шрифт:
В боку неожиданно кольнуло, и Бродяга, ощутив этот внезапный холод, торопливо сморгнул и затянулся горьким дымом, ругая себя за розовый шлак в голове.
И удивляясь самому себе: ну надо же, ничему жизнь не учит!
Когда-то давно уже так мечтал, дурак. И что? И ничего…
Вот и нечего!
Ляля молоденькая слишком, наивная…
Сейчас она в нем нуждалась. И, наверно, долго нуждаться будет… Бродяга вспомнил, как она прижалась к нему ночью, как шептала, выуживая клятву, что не оставит, не бросит, никогда-никогда.
И
А еще знал, что женщина может быть искренна в самых противоположных, взаимоисключающих моментах… И ничего с этим не поделать.
— Смотри, — Ляля обернулась к нему и счастливо сморщила остренький носик, в самом деле как котенок, нежный и наивный, — здесь камин настоящий! Не газовый!
Бродяга смотрел на нее, внимательно изучающую устройство камина и думал о том, что искренность мужчины и женщины разного свойства и качества…
И что он, дурак, попал…
Ляля когда-нибудь уйдет.
А он останется.
Дурак.
Глава 34
— Послушай… — я чуть помедлила, решаясь на разговор, провела пальцем по волосатой груди своего мужчины, и он тут же среагировал, поймав мою руку и мягко поцеловав ладошку. Это было так нежно, так трогательно, что по телу мурашки побежали от удовольствия, и я чуть не забыла, что вообще хотела сказать. Никто никогда со мной такого не делал… Как и всего остального, впрочем.
Мы лежали в спальне нашего временного дома, на огромной кровати. Через щели в зашторенных окнах бил солнечный свет, указывая на то, что за пределами нашего мира в разгаре полдень, и то, чем мы только что тут занимались, вообще не вовремя. Для этого ночь же есть…
Но Бродяге было, судя по всему, вообще все равно на моральные ограничения.
Я вспомнила, как он, до этого наблюдавший за мной темным, внимательным взглядом, не стал отвечать на восторги про обстановку дома и настоящий работающий камин, а просто шагнул ближе, подхватил на руки и без слов, легко поднялся на второй этаж, сразу безошибочно найдя дверь в спальню.
Как уложил меня, растерянно вцепившуюся ему в футболку на груди, на темное гладкое покрывало, навалился сверху, уперев огромные ладони возле головы.
Меня настолько поразил тогда его взгляд, тяжелый, странно болезненный, что все вопросы и возражения застряли в горле.
Почему-то показалось, что Бродяге очень нужна сейчас, именно сейчас, моя поддержка. Любая.
И я без слов потянулась к нему за поцелуем. Сама. Он не шевелился, испытующе глядя на меня, а я…
Я, собравшись с духом и спрятав подальше сомнения и смущение, мягко дотронулась до его сухих, жестких губ губами, выдохнула и лизнула нижнюю, словно котенок, лакающий молочко.
Ну что тут скажешь? Ну не умела я нормально целоваться! Не знала, как это надо делать правильно! И за прошедшие два дня
И, судя по темным, во всю радужку, зрачкам Бродяги, инстинкты у меня работали правильно.
Он вдохнул, чуть дернув ноздрями крупного породистого носа, облизнул нижнюю губу, словно в задумчивости пробуя мой вкус на себе… Осмотрел меня, распластанную на покрывале, напряженным, каким-то диким взглядом…
И дальше я уже мало что помнила, потому что Бродяга сорвался в такой стремительный чувственный ураган, что я успевала только, в шоке и растерянности, фиксировать кадры происходящего, словно в диафильме.
Жадный, бешеный поцелуй, поглощающий любые мои попытки самостоятельности.
Треск белья, которое Бродяга, кажется, даже и не замечает, просто устраняет препятствие, возникшее на пути.
Резкий переворот мира, гладкость покрывала под ладонями.
Спинка кровати, резная, тяжелая.
— Держись, котенок… — сорванный, низкий хрип над головой…
И все кружится, кружится, кружится, в голове пусто, в низу живота тяжело, больно, но боль эта, заполняющая, томительная, нужна сейчас, она сладкая, она правильная…
Резкий рывок за волосы, спина прогибается в пояснице так, как хочется ему, моему хозяину, тому, кто владеет мной сейчас. Полностью! Не только телом: всей мной! Кому я отдаю себя, сама, с радостью, с готовностью! Я хочу этого, так хочу!
Голова откидывается назад, тяжелая ладонь на горле, давит, лишает воздуха. С отстраненным удивлением смотрю, как часто и сильно бьется дубовая, тяжеленная спинка кровати о стену.
Задыхаюсь, ловя радужные круги перед глазами…
Улетаю под жесткое, возбужденное рычание зверя над головой…
Когда удалось вынырнуть из сладкого безумного марева, в которое погрузила бешеная близость с Бродягой, я долго изучала тонкую полоску света, пробивающуюся из-за плотно сомкнутых штор, и пыталась вновь научиться дышать.
Бродяга лежал рядом, задумчиво перебирая мои волосы, рассыпавшиеся по подушке, и смотрел в потолок.
Я слушала стук его сердца и, клянусь, это было самая волшебная, самая умиротворяющая музыка на свете!
— Попить хочешь, котенок? — спросил Бродяга, заметив, что я проснулась.
Я замотала головой, счастливо поерзала у него под боком, ощущая себя невероятно правильно, на своем месте.
Это было новое для меня чувство, новое за много лет.
Внезапно я поняла, что даже у отца в доме была словно в гостях. Особенно в последние годы, за пару лет до смерти мамы и после…
Мое счастливое детство закончилось, когда она заболела. И мой безопасный мир рухнул тогда же. Почему-то именно она, а не отец, воспринималась гарантом, защитой, а когда мама заболела, я неожиданно осознала, что этот гарант может исчезнуть. И я останусь одна…