За фасадом империи. Краткий курс отечественной мифологии
Шрифт:
Судьба словно пыталась остановить студента. В Махачкале он с товарищем отстал от своего состава из теплушек, на котором студентов, как скот, везли в Казахстан:
«Никогда не забуду наш с Максимовым бег вдогонку уходящему товарняку. Он продолжался, наверное, полчаса. Еле-еле мы запрыгнули на площадку заднего вагона, подхватываемые такими же опоздавшими, и пробыли там до ближайшей стоянки. Потом нашли свой вагон и встретились с товарищами, которые весело сообщили, что они нас уже не ждали. Господи, почему я не упал при этом беге и не вывихнул ногу! От Махачкалы я бы за день добрался до Тбилиси на попутных машинах или зайцем на пассажирских поездах, но целинная
Еще по дороге на целину Гулиа чуть не погиб, то ли заразившись, то ли отравившись чем-то:
«Я, весь дрожа, еле добрел до нар и лег прямо на доски. До этого, сходив в туалет, я обнаружил, что уже хожу с кровью.
— А ведь ты подохнешь, наверное! — внимательно посмотрев на меня, сказал мой приятель Витька Галушкин…»
По счастью, парень выжил и даже принял участие в целинных работах, на которые партия сгоняла людей со всей страны, ибо это было — священное ритуальное действо, великое камлание на урожай. Из-за которого Гулиа, правда, чуть не вылетел из института, ибо кощунствовал вместо того, чтобы приносить жертвы здравого смысла на красный алтарь героизма:
«Копнитель-бункер, этакий куб, размерами примерно 2,5x2,5x2,5 метра, катившийся на паре колес, прицеплялся сзади к комбайну. В него из тяжелой, казалось, чугунной, трубы, торчащей сзади из комбайна, сыпалась солома и всякая другая труха. По бокам бункера справа и слева были дощатые мостки с перилами для копнильщика. Когда бункер заполнялся соломой, копнильщик, по инструкции, должен был разравнивать ее вилами, потом прыгать внутрь и утаптывать солому ногами, а затем вскакивать обратно на мостки и нажимать педаль. Дно копнителя откидывалось, и кубическая копна вываливалась на поле. Это все теоретически.
А практически уже с первых минут копнильщика всего так засыпало сверху соломой и половой, что он только чесался и отряхивался. При первом же повороте комбайна, труба выходила за габарит копнителя и сбрасывала неопытного, не успевшего пригнуться копнильщика, с двухметровой высоты на землю. Он еще должен был потом догонять комбайн и вскарабкиваться по болтающейся подвесной лесенке снова на свой проклятый копнитель.
В результате никто не хотел работать на копнителе, и вскоре все ушли с этой работы. Копнильщиками нанимали местных женщин (!), которые покорно, за нищенские деньги, выполняли эту тяжелую и опасную работу. Конечно же, никто из них не бросался самоотверженно в бункер и не утаптывал его содержимое под водопадом из соломы и половы, грозящем засыпать копнильщика с головой. Бедные копнилыцицы, посыпаемые сверху трухой, сгорбившись и накрывшись с головой брезентом, сидели на мостках, изредка поглядывая в бункер. Когда он наполнялся, они нажимали педаль и копна, конечно же, не такая плотная, как положено, но вываливалась из копнителя, а днище захлопывалось для набора новой копны.
Но неужели я, изобретатель по природе, мог смириться с таким рабским трудом? Я просто привязал к педали веревку, сам удобно устроился на комбайне, а конец веревки положил рядом с собой. Для комфорта я постелил на комбайне одеяло, лежал и загорал на нем, а время от времени поглядывал: не наполнился ли копнитель? Если он был уже полон, я дергал за веревку, днище открывалось, и копна, точно такая же, что и у женщин-копнильщиц, вываливалась наружу. Но в отличие от несчастных женщин, я не сидел, согнувшись, весь день под водопадом из соломы и трухи на подпрыгивающем, как мустанг, копнителе, а лежал и загорал на удобном большом комбайне.
Честно говоря, я ожидал премии за такое рацпредложение, и на одном из объездов бригадиром Тугаем подведомственных ему комбайнов с гордостью показал управляющему новшество. Но ожидаемой премии не последовало. Тугай побагровел, как боров, испеченный в духовке, и заорал:
— Так что, бабы пусть горбатятся, а ты как барчук загорать тут будешь!
И распорядился снять меня с «поста» копнильщика, а веревку сорвать и уничтожить. Логика Тугая мне осталась непонятной до сих пор. А потом я, подумав, решил: какая же может быть логика у пламенного коммуниста Тугая, которому мозги заменяют инструкции из райкома партии».
Чуть позже, как я говорил, за это рацпредложение, подвергающее сомнению самоотверженность в борьбе за урожай, Нурбея едва самого не принесли в жертву богам урожая:
«На стенке появилось… объявление о собрании партийнокомсомольского актива отделения прямо у нас в амбаре. С утра, когда многие безработные студенты еще лежали на своих нарах, к нам вошли: Тугай, неизвестная дама в кирзовых сапогах, и два местных механизатора.
Дама провозгласила, что есть мнение считать собрание открытым, все пришедшие, подняв руки, проголосовали «за», и фарс начался. Естественно, разговор был только о моем поведении. Как будто в разгар уборочной не было больше дел, чем обсуждать возмутительное поведение студента Гулии, сняв для этого с комбайнов даже механизаторов… Рацпредложение мое горячо обсуждалось. Докладывал, конечно же, сам Тугай:
— В то время как наши женщины в поте лица…»
Потом, по прошествии многих лет, размышляя о сакральной сущности проекта под названием «Целина», Нурбей Гулиа пытался найти в нем хоть какие-то плюсы:
«Мне постоянно приходила на ум крамольная мысль — а нужно ли было вообще «поднимать» целину? Окупятся ли такие колоссальные финансовые затраты, переброс людских ресурсов, сломанные судьбы людей? Кормила же Россия в 1913 году полмира и без всякой целины. В приватных беседах с «бывалыми» людьми — и на целине, и в Москве я получал однозначный ответ: «Не нужно!» Правда, ответ произносился тет-а-тет и шепотом.
А вот на другой, менее глобальный, но более близкий мне вопрос — нужно ли было посылать на целину неопытных студентов со всей страны, я однозначно отвечаю: «Нет!». Не самый худший был наш «призыв» — все идейные, готовые к труду ребята. И что же мы сделали полезного? Скосили малую часть хлебов, которые все равно пропали. Причем за счет совхоза съели столько, что все остались должны не менее чем по тысяче рублей. Кроме того, израсходовали государственные деньги на проезд и обмундирование — телогрейки, сапоги, матрасы, одеяла и проч. Вместо летнего отдыха чуть ли не половина ребят заболела, и все на два месяца опоздали на занятия. А два парня из нашего вагона вообще погибли нелепой смертью. Доходили слухи, что в соседних отделениях совхоза тоже были погибшие…»
Не понимает ничего Гулиа в коммунизме! Все эти мертвые и заболевшие есть священные человеческие жертвы на алтарь «прекрасного далёка», заменяющего в красной религии небесный рай…
А мы, возложив цветы на могилы невольных героев, закончим рассказ об улучшении земель по-советски. От целины далеко отходить не будем. Степь. Совхоз «Советская Сибирь». Испокон веков тут бродили кочевники, гоняя свои стада. И при Советах было овцеводческое хозяйство. Почвы бедные, но овцам травы хватает. Однако партия поставила задачу: накормить наконец народ! Людям нужно зерно! И степь распахивают по приказу партийного начальства, которому сверху спустили план распашки. Заметьте, даже не план по зерну, а план по распашке. Все ради процесса!