За год до победы: Авантюрист из «Комсомолки»
Шрифт:
– Ты посиди, – милостиво разрешил тот, – оклемайся, родимый. Матч закончился не в твою пользу. – Поглядел на Пургина. – Как тебя зовут?
– В приличном обществе первым представляется тот, кто задает вопрос.
– В приличном, – старший насмешливо наклонил голову, он, в отличие от Пестика, обладал чувством юмора, – в приличном – да! – Протянул руку Пургину. – Последующие бои отменяются, ты нас убедил. Ваш переулок трогать больше не будем… Анатолий по фамилии – Попов!
Пургин, не задумываясь, ответно подал руку, он лишь в последний миг поймал себя на мысли, что это может быть ловушка – старший удобно перехватит руку, сломает ее в сгибе, швырнет Пургина на землю, но старший этого не сделал. Пургин назвался.
– Молодец, Валя Пургин, – похвалил его старший, – хотя в высшем свете не принято отвечать оплеухой на оплеуху, это дурной тон, но друга Пестика еще никто так не учил аэродинамике, как ты. Пестик, тебе хорошо леталось? – спросил Попов Пестика. Крупные глаза его посветлели, на них словно бы наполз туман.
Пестик, продолжая сидеть на асфальте, пустил пузырь:
– Опля!
– Все понятно! Интервью оставим для репортеров ведущих газет столицы. Они уже на подходе. Выехали, но по дороге у их «форда» спустил баллон. О своих ощущениях пребывания в невесомости расскажешь потом.
Пестик икнул, хотел произнести привычное «Опля!» и поднять процент влажности в Москве очередным плевком, но вместо этого снова икнул и прижал грязную, испачканную кровью ладонь ко рту.
– С тобой все понятно, – сказал Попов, засунул руки в карманы вельветовой куртки, украшенной нескольким спортивными значками. – Ты мне нравишься, Пургин, – неожиданно закончил он.
– Ты мне тоже!
– У тебя есть удар, есть мозги, есть чувство противника, которого некоторые глупцы, – он мельком глянул на Пестика, – к сожалению, недооценивают, есть быстрота, есть решительность…
– Неправильно. По природе я – нерешительный, – сказал Пургин – он не мог поверить Попову до конца, ощущение того, что кто-то находится за спиной, не проходило, и Пургин ежился, сводил вместе лопатки, как на холоде, стараясь согреться, – но есть хорошее правило – быстрее изгонять из себя нерешительность и первым делать шаг вперед.
– Верно! – поддакнул старший. – Пусть он будет неправильным, даже гибельным, но выиграет тот, кто раньше сделает этот шаг.
Пургин удивленно посмотрел на старшего: оказывается, тот склонен к философствованию; есть у человека такая слабость, – собственно, она есть у всех блатных. Но принадлежит ли к блатным Попов? Он просто несерьезный уличный верховод, командир, поднаторевший в понимании дураков, таких как Пестик, Жиртрест и те де.
– А у тебя есть желание казаться иным, чем ты есть на самом деле, – сказал Пургин старшему, – ты хочешь быть лучше, умнее, добрее самого себя.
– Злая фраза. И что же – у меня это получается?
– Получается.
– Думаю, мы с тобой подружимся.
– Не вижу в этом необходимости.
– Эх, парень, – с чувством произнес Попов. – Что же ты мне грубишь? Лепешка, ручку! – потребовал он у Жиртреста.
– Погоди, дай закончить! – сказал Пургин. – У тебя есть хороший учитель, которому ты подражаешь. Верно?
– Прямо бабка-угадывательница! Предсказательница! Прорицательница! – Попов взял у Жиртреста самописку – тот был у предводителя придворным писцом, либо хранителем стального стила, – нетерпеливо пощелкал пальцами: – Лепешка, бумагу!
Жиртрест выдернул из кармана сложенный вчетверо тетрадочный лист, аккуратно оторвал одну дольку.
– Вот тебе, король кривого удара, мой телефон, – сказал старший Пургину, – позвони!
– Надо ли?
– А что ты теряешь? Я же тебе не предлагаю бежать на колчаковский фронт. Будет интерес – придешь в гости, не будет интереса – не придешь! – Попов сунул руки в косые карманы своей вельветовки и двинулся дальше по проулку, словно командир патруля. Патруль, какой-то вылинявший, покорный, двинулся следом.
Проводив его глазами, Пургин хотел порвать тетрадочную четвертушку с телефоном, но потом передумал – а вдруг сгодится? Порвать ее он всегда успеет.
Выругал себя за резкость – он не должен был говорить Попову то, что сказал. Попов – не Пестик, у которого всего одна извилина, да и то – в заднице, и к тому же здорово приглажена утюгом, и не Жиртрест – Попов сооружен совсем из иного теста. Недаром Пургин все время ощущал спиной опасность, а лопаток вроде бы даже касалось что-то острое, холодное… Он поднял руки, поднес их к глазам – пальцы мелко подрагивали, в мышцы натекла предательская слабость. Хорошо, что Пестик его ни разу не зацепил…
Хорошо другое – то, что два месяца, без перерыва, изо дня в день он не только на занятиях, а самостоятельно отрабатывал по старой книжке «Восточно-азиатская борьба», изданной в 1911 году в Санкт-Петербурге, хитроумные приемы – ох как они пригодились! И что особенно ценно – занятия и книжка учили не только бойцовской ловкости, учили спокойствию, способности давить в себе азарт и подменять безрассудную злость холодом. Умение владеть собой, пожалуй, будет главнее умения хорошо драться. Он ощупал пальцами губы – нет ли крови? Крови не было, но губы так же, как и пальцы, дрожали.
Неожиданно он понял что же объединяет его с Поповым – иначе откуда было взяться ощущению, возникшему в нем – хоть и дрожали руки, и противно приплясывали губы, и лопатками он чувствовал острые уколы ножа, а страха не было, и не было не потому, что он подавил его в себе, – потому что он, один раз глянув в лицо старшего, понял, что тот, как родственник, ничего худого ему не сделает.
– У этого парня, как и у меня, – фарфоровое сердце, – задумчиво произнес Пургин, – и он так же, как и я, боится, что оно расколется. Как же мне тебя прозвать?
Для ориентации, понимания кто есть кто, просто для собственного облегчения Пургин как-то решил, что всем людям, которые будут попадать в поле его зрения, он станет давать клички. Это было удобно.
– Назову тебя Koрягой, – решил он.
В лесу, например, часто встречаются загадочные коряги. Посмотришь на иную с одной стороны – засечешь добрый лик старого мудреца, взглянешь с другой – и уже видишь жутковатую ухмылку куражливого черта, взглянешь с третьей – и не найдешь ни того, ни другого.