За горизонтом сна
Шрифт:
Эжан молчал. Полкоролевства, полжизни! — только бы оказаться сейчас далеко-далеко отсюда… Повернуть не направо, а налево на той, первой развилке… ну что, что ему мешало?! Или на пять минут подольше поговорить с учителем об Ордене стабильеров — тогда этот южный подлец, этот Ланс успел бы пройти своей дорогой. Они бы разминулись, а если б и встретились… Уже нельзя было бы ни доказать, ни хотя бы заподозрить, откуда именно он возвращается…
Спасительные «бы» — только в воображении. А реальность вот: ненавистный мягкий голос подробно распинается, как старался не сделать принцу ничего плохого… в смертельном поединке!!!
— Я поняла, — прервала мать излияния южанина, и тот умолк на полуслове.
Холоп. Просто холоп, и ничего больше. И от этого еще обиднее, еще больнее… но зато мама уж точно не могла иметь ничего общего с ним, жалким слугой, даже дворянский титул которого не обязательно…
— Можете идти, — бросила королева, — князь Лансельен лес Миглес Альман…
Без запинки она произнесла добрый десяток имен — одной нескончаемой фразой. Как принято на Юге. Все смазалось перед глазами.
Эжан шагнул в сторону и нагнулся за мечом. Присев на корточки, медленно и долго он очищал лезвие от песка и чернозема. Не выпрямляться. Зазубрины на клинке — все-таки он рубил изо всех сил… а противник запросто отражал удары: как же, он у нас герой, победитель Геворга Железного и Гуго Мак-Расвелла… Маму можно понять.
Не оборачиваться. Хоть бы они ушли — оба. Ему, принцу Эжану, нет до них никакого дела. Пусть уходят и не попадаются больше ему на глаза… по крайней мере пока он не возьмет еще сотню уроков фехтования. Это — что касается князя Лансельена дес Как-его-там… А Ее Величество королева Каталия Луннорукая, единая властительница Великой Сталлы и провинций на Юге и Востоке… особенно на Юге… пускай она вообще…
— Эжан.
Он встал и аккуратно, очень старательно вложил меч в ножны. И только потом поднял взгляд.
Южного князя, разумеется, уже и след простыл — да, мама же велела ему убираться. Но сама она была тут. Смотрела на сына в упор, холодно и пронзительно — как тогда, в турнирной конюшне. Как всегда, когда ему случалось серьезно провиниться.
— Ваше Величество…
Начиная говорить, принц Эжан был уверен, что выскажет все, что думает о ней: Что она может не волноваться: он не собирается больше ни с кем драться за ее честь, если это понятие — пустой звук для нее самой. Пусть занимается чем угодно — но, он бы попросил, не на глазах у сына. Который, кстати, уже через десять месяцев станет королем и единым властителем… да, и провинций тоже! — а она останется всего лишь королевой-матерью. И еще…
Королева сузила обвиняющие глаза.
Эжан сглотнул.
— Ваше Величество… я… я только…
Он понял, что начинает оправдываться, осекся, но было уже поздно. Она победила — а он снова проиграл, в который раз за сегодняшний день. Да что там… вся жизнь — сплошная цепочка неудач и поражений…
В ноздрях засвербело так нестерпимо, что принц громко шмыгнул носом. Глаза, слава Богу, сухие. Еще не хватало…
— Эжан… — повторила королева. Что-то в ее лице изменилось… или показалось? Блеск в красивых выпуклых глазах, мимолетный тремор четко вырезанных губ… Нет, не может быть, чтобы его мать — холодная, железная, надменная…
— …пожалуйста, не надо больше так, — скороговоркой прошептала она, — никогда… я прошу тебя.
Пестрая древесная тень уже переместилась, уронила кусочки фиолетовой мозаики на середину развилки. Давным-давно маленький принц во все глаза следил за тенью, пытаясь уловить ее движение. Его отрывали от этого занятия ради скучных обедов или уроков, было обидно до слез, но… Давным-давно маленького принца раз и навсегда отучили прятать мокрые глаза в шуршащих складках маминого платья… Очень, очень давно.
Мама…
И тут ему впервые за сегодня по-настоящему повезло. Две густые, гротескно-короткие тени упали на дорожку раньше, чем он успел произнести это вслух.
— Инцидент не повторится, — бросил один.
— Необходимые меры уже приняты, — добавил другой тем же голосом.
Принц не торопился смотреть на них. Его взгляд долго, с отвращением карабкался по четырем одинаковым черным ботфортам… не совсем одинаковым: у левого на раструбах выбиты модные звездочки. И камзол у него с металлическим блеском, а у правого просто тускло-серый. Плащи коричневые у обоих. А вот и Всевидящий глаз на грубой бронзовой цепи — знак отличия господина старшего советника Литовта… Господин старший советник — справа.
Тот, что слева, — кавалер Витас, его сын.
Глаза принца добрались наконец до их лиц. Вернее, одного и того же лица — как, впрочем, у любых отца и сына или матери с дочерью во всей Великой Сталле и провинциях… Нормальная вещь — но зеркальное сходство именно этих двоих всегда бесило Эжана. Можно сколько угодно твердить себе, что лично Витас ничего тебе не сделал, — ненавидеть все равно приходится обоих. Ну что сегодня за день такой?!. На каждом шагу встречать тех, кого ненавидишь…
Королева Каталия резко обернулась к Литовту и его сыну. Гневные молнии в глазах, ровный голос:
— Я не отдавала такого повеления.
Старший советник чуть искривил тонкие черепашьи губы.
— В интересах королевства было бы лучше, если бы вы его отдали, Ваше Величество.
Кулаки Эжана стиснулись — один за спиной, другой на рукояти меча. Что за инцидент имелся в виду, принц не знал, но это и не имело значения. Сухое и узкое лицо господина старшего советника оставалось бесстрастным. Он не собирался ссориться с королевой, объясняться, доказывать свою правоту. Он просто ждал… ждал, когда она вспомнит.
Не в первый, далеко не в первый раз… Литовт даже не напоминал; она вспоминала сама — и соглашалась на все. Что-то такое было в их общем прошлом, когда-то давно, может быть, еще до его, Эжана, рождения. Что-то, дающее этому… господину старшему советнику власть над матерью. Безнадежно пытаться узнать у нее, что именно.
Он не слишком злоупотреблял своей властью — признавал принц, — нет, он вел тонкую, сбалансированную игру, в которой королеве открытый бунт стоил бы дороже, чем небольшие уступки. Проклятая высокая дипломатия!.. В свое время Литовт, наверное, был первым учеником. А он, Эжан, снова и снова чувствовал себя совершенно беспомощным. Тут даже не обнажишь меч, найдя ничтожный повод для выхода своей ненависти… Ну и что, безжалостно одернул он себя, если бы и обнажить… южанин ведь все равно ушел безнаказанным…