За горизонтом заветной мечты. Сборник рассказов

Столыпин Валерий Олегович

Да, пришлось научиться делать уколы, измерять температуру, следить за приёмом лекарств.

С это всё и началось.

Катенька спонтанно, не задумываясь о последствиях, прикоснулась губами к коже на лбу больного, как обычно делала мама, чтобы не тратить время на измерение температуры.

Антон Ильич открыл глаза, нежно взял девушку за запястья, заглянул в Катины глаза.

Лоб был прохладный. Лихорадка явно отступила.

– Спасительница моя, – удивительно приятным голосом прошептал

он, целуя сухими губами чувствительные ладони, отчего Катеньке сделалось неловко и жарко, – как же ты похожа на маму. Такая же сладкая, такая же трогательно заботливая, такая же прекрасная. Можно… можно я тебя поцелую?

Измотанный недугом Антон Ильич выглядел беспомощным, трогательным, уязвимым. Отказывать больному не было повода: он же мамин друг, малюсенькой ещё на руках её нянчил.

Поцелуй оказался не формальной уступкой больному, а настоящим шоком: греховным, бесстыдным, безудержным, даже страстным. Было ужасно стыдно, но безумно хотелось продолжения.

Руки, пальцы, удивительно приятные на ощупь пальцы. Антон Ильич не делал ничего особенного: просто перебирал ими волосы, просто дотрагивался до шеи, потом дунул на закрытые глаза, отчего у Катеньки пламенели щёки, гулко ухало в висках, странным образом напряглись ставшие вдруг чувствительными соски.

Движение во рту его влажного языка отдавалось трепещущим наслаждением внизу живота, в каждой клеточке разбуженного непонятным влечением тела, которое трепетно радовалось непонятно чему.

Такого с ней никогда ещё не было.

Катеньку трясло, ломало, возносило ввысь, испытывая ощущение полёта. Это было похоже на действие шампанского, только гораздо сильнее и намного приятнее.

На секундочку девушка оторвалась от горячих губ Антона (странно теперь было бы называть его по имени с отчеством), внимательно всмотрелась в восторженные глаза серого-серого, глубиной с Вселенную, вымаливающие прощение за нелепую выходку глаза. Глаза удивлённого дерзкой смелостью старика, ожидающего вынесение смертного приговора, которого не последовало.

Думать, выстраивать логические цепочки, анализировать, предполагать, прогнозировать последствия, чем она вполне успешно на профессиональной основе занималась в офисе, не было желания, однако секунды отчуждения оказалось достаточно, чтобы протрезветь, прервать клокочущий избыточной энергией поток восторга, послать импульс, подключающий к источнику сознания, моментально выставившего блокировку.

Блеск в ликующих глазах Антона, всё-таки Ильича (ведь поцелуй – ещё не любовь, но уже шаткий мостик к довольно близким отношениям), эпицентр его неожиданного безумия, мерцающим сиянием высветил в душе Катеньки нужное направление: почему бы нет, что странного может быть в целомудренном поцелуе: разве он сделал неприятно, больно?

Пусть мимолётный ураган останется тайной, сокровенным секретом случайно возбудившихся взрослых людей.

Катенька подсчитала наличность в кошельке, на всю сумму накупила продуктов и ушла, не попрощавшись. Нужно побыть одной, подумать, понять, что произошло, на что-то (зрелость всё-таки определяют поступки) решиться.

Две недели девушка не могла прийти в себя. Антон Ильич не звонил, значит, справлялся сам.

Перед приездом мамы Катенька всё же решилась на визит, хотя (если быть до конца искренней), не представляла, как сможет смотреть в глаза человека, сумевшего ввести её в гипнотический транс, который восприняла как предельную интимную близость.

Она боялась, что Антон разгадает, поймёт, что на самом деле почувствовала тогда. Вдруг он увидит желание вновь ощутить галлюциногенное влияние прикосновений, поцелуев, слияния электромагнитных полей, таинственную гравитацию, перемежаемую удивительно приятной невесомостью.

Вдруг ему тоже захочется это сладкое безобразие повторить?

На самом деле Катенька скучала, надеялась, ждала, но признаться себе в этом, значило уступить низменному желанию, пожертвовать личной свободой, подчиниться иллюзии, способной вероломно изменить его и свою жизнь.

Неизвестно, чем эта вольность может обернуться. Ведь она не знает, любит ли Антона Ильича. Скорее всего, эта необъяснимая страсть – обыкновенный каприз, временное помутнение рассудка, эгоизм, искажённый желанием, вызванным избытком гормонов.

– Извинюсь, – настраивала себя Катенька, – узнаю как здоровье и всё! Совсем всё.

Антон Ильич ждал её. Встретил на костылях, накрыл стол, выставил вино и фрукты, достал из холодильника гигантской величины розу.

 Мужчина так забавно, так трогательно беспомощно прыгал, так просительно ловил взгляд, что девушка согласилась поужинать.

– Давай… те… договоримся. Между нами ничего, совсем ничего не было.

– Кроме поцелуев, от которых кипела кровь, испарялся рассудок. Тот волшебный день я буду вспоминать до последнего вздоха.

– Не преувеличивайте. Ничего такого не было. Обыкновенная шалость. Хотела попробовать, вкусно ли целоваться со стариком. Оказалось, забавно.

– Ты очень сладкая, Катенька. Мне сорок, разве это возраст дряхлости, разве меня уже нельзя полюбить?

– Ну почему? Можно… наверно. Только это точно буду не я.

– Печально. Ладно, не буду искушать, настаивать, говорить глупости. Ты права, девочка – я опоздал. Мой поезд ушёл. В первом вагоне отправилась твоя мама, в последнем – ты. За это и выпьем. Стоя.

Антон Ильич держал наполненный бокал, стоя с закрытыми глазами на одной ноге, представлял, будто пьёт сладкий нектар из вишнёвых губ. Катенька и её мама сливались в сознании в единое целое.

Наверно мужчина чересчур увлёкся воображаемым приключением. Голова закружилась, пол медленно поплыл вбок, начал переворачиваться. Бокал выпал, разбился. Антон Ильич упал, ударился головой, потерял сознание.

Катенька реанимировала маминого друга проверенным способом – поцелуями. Почему именно так – неважно.

Антон очнулся, лукаво улыбаясь, притянул девочку к себе, ласково поцеловал в шею.

– Поцелуи ведь ни к чему не обязывают, – кокетливо подумала Катенька, погружаясь в густую пелену нирваны.