За городской стеной
Шрифт:
Затем, волей-неволей по-соседски сближаясь с Эгнис и Уифом, людьми простыми, но далеко не примитивными, Ричард обнаруживает в них замечательную нравственную силу, доброту, чистоту, то есть те самые качества, которых были лишены люди, окружавшие его в Лондоне. Ричард находит в деревне однозначную правильность норм поведения — Эгнис и Уиф воплощают для него вечность и неизменность нравственных уложений народа.
Для понимания позиции писателя очень важна сцена сельской ярмарки, на которую Ричард приходит вместе с Уифом. Ричард замечает смущение на лицах фермеров, демонстрирующих свой скот, смущение оттого, что они оказались выставлены напоказ. Это естественное человеческое чувство напрочь забыто в городе, где оно считается недопустимым. Вглядываясь в смущенные, но мужественные лица, Ричард вдруг понимает, что эти люди вполне могли бы сопровождать чосеровского Мельника в Кентербери, что, как известно, имело место в XIV веке. Он явственно видит связь времен, корни и преемственность черт народного характера.
Истоки высокой нравственности деревни писатель совершенно верно выводит не из патриархального быта на лоне природы, а из нелегкого крестьянского труда, осознаваемого как существо предназначения человека, как высший долг, позволяющего полностью раскрыться человеческому достоинству. К пониманию нравственного значения земледельческого труда приходит и Ричард. Для него в этом нет никакого откровения, поскольку «критерием ему служил образ жизни его деда и бабушки, для которых работа была одновременно насущной необходимостью, добродетелью и доказательством способностей человека, и их образ жизни оставался для него эталоном». Взгляд крестьянина на труд выражен в словах Уифа о старом конюхе Гекторе, которые могут быть вполне отнесены и к самому Уифу: «Его с детства приучили работать, он и будет работать, пока ноги не протянет. Ничего не поделаешь — натура такая. Все раньше были такие». А герой следующего романа Брэгга, «Батрак», действие которого происходит в конце XIX — начале XX века, скажет: «Труд — это единственное, на что я способен».
Подобное отношение к труду — естественное, как дыхание, — придает Гектору, Уифу, Эгнис и многим другим чувство уверенности в себе, которого так не хватает постоянно рефлектирующему Ричарду да и процветающему Дэвиду, успех которого зависит не столько от его деловых качеств, сколько от причуд и капризов музы развлечений.
То, что деятельность Дэвида в глазах Брэгга не является источником нравственной цельности, никаких возражений не вызывает. Но возникает ощущение, что для писателя только крестьянский труд по-настоящему ценен, что работа на земле — высшая форма человеческой деятельности. Уходящий из Кроссбриджа талантливый и трудолюбивый Эдвин превращается в машину, ремонтирующую другие машины, — ему уже просто некогда проявлять свои хорошие человеческие качества, и нет никакого сомнения, что они вскоре атрофируются. Естественно, Эдвина трудно считать рабочим, но и в других произведениях писателя можно обнаружить недооценку места и роли рабочего класса в современном обществе, чем и объясняется отсутствие какой бы то ни было реальной социальной перспективы в романах Брэгга, критически изображающих современную Англию. Признавая все сложности рабочего движения в Англии на нынешнем этапе, с подобной точкой зрения все же нет никаких оснований соглашаться.
Восхищаясь Уифом и вспоминая покойного деда, Ричард любуется и временем, в котором им довелось жить, когда большинству людей, как считает автор, удавалось достигать гармонии существования. Подобная идеализация прошлого, конечно же, совершенно неисторична.
Композиционной особенностью романа становится своеобразная борьба за Ричарда, которую ведут персонажи, непосредственно друг с другом на страницах книги не встречающиеся, — Дэвид, с одной стороны, Уиф и Эгнис — с другой. Самый первый приезд Дэвида обнажает всю иллюзорность бегства Ричарда в «покой»: презревший общество отшельник с любопытством слушает все лондонские сплетни. Дэвид тип «рассерженного молодого», который в юности поиграл в радикалы, но очень скоро начал менять убеждения, как одежду, следуя моде. Честолюбие и практичность способствуют его неуклонному подъему по иерархической лестнице в индустрии, производящей «массовую культуру».
Сам Дэвид достаточно умен, чтобы понимать истинную ценность своей «продукции», но… «массовая культура» — прежде всего товар, который надо продать побыстрее и подороже, пока спрос на него не упал. Цинизм Дэвида в большой степени идет и от неуверенности в себе, от того, что ему не дано повторить отступничество Ричарда, ищущего смысл человеческого существования.
Драматизм положения Ричарда в том, что, отвергая мир Дэвида и его модель «пути наверх», он, хотя и восхищается деревней, так и не становится в ней своим человеком. В Кроссбридже Ричарду хорошо, покойно, уютно, но это не дом, не родина, не то единственное место, где он может жить полной жизнью, как, скажем, Уиф, не мыслящий себя вне Камберленда. В конце концов Ричард и сам приходит к этой истине: «Нельзя быть самим собой, работая под кого-то другого». Кроме того, в Уифе есть «какая-то радость созидания», о которой применительно к Ричарду говорить не так-то просто. Он все же не созидатель, он продолжает оставаться потребителем. Для Ричарда, если отвлечься от всех его красивых слов, труд — прежде всего источник средств к существованию, а не категория нравственная, как для Гектора и Уифа. Остро ощущая свою человеческую несостоятельность, Ричард бросается из крайности в крайность: то намеревается ехать в Индию, то в качестве своеобразной епитимьи идет работать в каменоломню.
Брэгг беспощаден к своему герою и многим ему подобным, ибо Ричард олицетворяет собой широко распространенный в развитых капиталистических странах тип человека умного, глубоко порядочного, сознающего необходимость социальных перемен и в то же время не способного к каким бы то ни было решительным действиям, особенно если лично ему деятельность на благо общества ничего не сулит. Ведь бегство в Кроссбридж всего лишь очередной вариант эскепизма, стремления уйти как от собственных, так и от общественных проблем. Ричард человечен и достаточно отзывчив, но его способность отдавать себя людям не простирается дальше помощи опустившейся миссис Кэсс.
На последней стадии его «опрощения» и «хождения в народ» работа в каменоломне кажется ему дурным сном, и тут-то он признается самому себе, что с «тем» миром, то есть миром Дэвида, «он был связан органически». Все же возвращается он в этот мир, хотя бы по собственному мнению, другим, имея Эгнис в качестве нравственного примера, надеясь жить, как она, «по правде».
Такой итог может показаться скудным для героя, занятого поисками смысла бытия, но он с полной достоверностью вытекает из слабохарактерности Ричарда, его приверженности к определенному комфорту, стилю жизни, от которого отказаться окончательно он не в силах.
В изображении отношений Ричарда и Дженис легко заметить влияние Д. Г. Лоуренса с его извечной «борьбой полов» и интерпретацией любви как необъяснимой и необоримой страсти. Однако любовный треугольник решен Брэггом иначе, чем это сделал бы Лоуренс, для которого единственным возможным вариантом была бы связь Дженис и Эдвина, ибо только в людях, не затронутых цивилизацией, видел Лоуренс способность любить по-настоящему. Брэгг же наделяет этой способностью и «цивилизованного» Ричарда.
Ричард настолько счастлив своей любовью, что после женитьбы на Дженис готов совершенно отгородиться от мира. Однако Мелвин Брэгг отнюдь не разделяет его идиллического настроения. Идиллию разрушает Дженис.
Образ Дженис, пожалуй, один из самых интересных и противоречивых в романе. Незаурядная, сильная натура, Дженис, подобно многим юным провинциалкам, стремится в город, как мотылек на свет. Город в ее представлении — средоточие богатой событиями и ощущениями жизни, так не похожей на то однообразное существование, которое долгие годы ведут ее родители. Словом, она рвется именно в тот мир, откуда с такой резвостью бежит Ричард. Так что зародыш конфликта заложен уже в самом несходстве их устремлений.
Дженис вовсе не та идеальная жена и мать, какую Ричард справедливо видит в Эгнис и какая так нужна ему самому. С ранней юности Дженис жаждет эмансипации, освобождения от любых уз, что определяет ее безразличие к дочери. Брэггу ясно, что подобная позиция безнравственна. Цель Дженис — достижение полной свободы, независимости от каких бы то ни было привязанностей. Она любит родителей, но в то же время не приемлет ни их образ жизни, ни их мораль. Она думает исключительно об удовлетворении своих бесконечных сиюминутных желаний. Впрочем, чувство свободы у Дженис вне Кроссбриджа, по существу, столь же ложно, сколь чувство свободы у Ричарда в Кроссбридже. Оба они — невольники своих умозрительных этических конструкций. Недаром мечты Дженис писатель называет «придуманной жизнью».