За границами легенд
Шрифт:
Усмехнувшись, развёл руки в сторону и серьёзно ответил говорившему со мной:
— Пока оттачивал лезвие своих слов, приходилось укреплять ноги, сбегая от тех, кого не сумел очаровать своими речами. Когда наконец слова мои стали вязать чужие умы и пригвождать их за любопытство к месту, тогда я вконец стал сносно зарабатывать. Но на мои деньги тут же нашлись охотники, так что пришлось мне выучиться драться.
И поверженные мной дети, и взрослые засмеялись. Кажется, теперь они меня не прогонят, выслушают. Значит, смогу раздобыть еду и, если очень повезёт, мелочь на первое время.
— Ладно, спой нам про героев и битвы, — великодушно разрешил мужчина со шрамом на щеке, очевидно, самый главный в деревне, — А мы тебя вознаградим согласно твоему таланту. А то давненько у нас праздника не было.
Люди отогнали собак — тем удаляться от меня не понравилось, но звери подчинились, легли поодаль, умилённо смотря на меня.
— А что это они себя так странно ведут? — спросила та толстая женщина, которая подняла тревогу, первой увидев меня, — Мы их учили-учили, чтоб они деревню охраняли, они и исполняли. Ты появился — и они вдруг все разом и присмирели. Ты, путник, никак колдун, а?
И селяне опять поудобнее перехватили своё оружие.
— А они пали в восхищении перед моей красотой, — ухмыляюсь.
Часть защитников засмеялась, часть — нахмурилась. Из-за дальних домов выглянули две девицы и девчонка. Ясно, самых молодых своих особ женского пола они попрятали. Где-то неподалёку, в погребах, или через тайный ход отправили в лес.
— Ты, должно быть, колдун, — мрачно подхватил мысль женщины староста.
Колдунов боятся по всему Синему и Белому краю. Особенно, в странах, где своих магов не завелось. Там любого странного чужака или местного могут обозвать колдуном — и от этой дурной славы не отмоешься. Если вообще ноги унесёшь. Придётся открывать свою причастность к магам: тех уважают и не трогают.
— Да я как-то с одним странником поспорил, чья песня будет краше и более приглянется собравшимся в той харчевне. Я поставил свой кошель, а он — обещал научить заклинанию, ежели проиграет. Тому, которое позволит зверей усмирять.
— Эльф, что ли, был твой соперник? — послышался звонкий голос за моей спиной.
Обернулся, увидел рыжеволосую женщину, не полную и не худую, красивую, лет тридцати-тридцати пяти на вид. Портили её красоту мозолистые руки и морщины на лбу, да нитки седых волос в пылающих огнём волосах. В зелёных глазах прочёл лютую неприязнь ко мне.
Дружелюбно улыбнулся ей:
— Да, он был остроухим. Так что мне повезло: выиграл в словесном поединке такое полезное заклинание.
Селянка мне не поверила. Неужели, ей известно что-то сверх распространённых слухов? И отчего столько ненависти в её взгляде, обращённом на меня?
— Отстань от менестреля, — сухо приказал староста, даже не назвав её по имени.
Рыжеволосая смиренно опустила голову, более не поднимала ни на кого глаз. И люди все смотрели на неё с неодобрением.
Мужчина со шрамом велел подростку «позвать девчонок». Селяне расселись вокруг меня кругом. Рыжую несколько женщин грубо оттолкнули, заставив сесть в заднем ряду. Там на неё злобно зашикал тощий сгорбленный старик — несчастная поспешно встала и устроилась в отдалении от всех.
— Ну, пой, — велел староста, бросая гневный взгляд на рыжую, которая посмела поднять голову.
Та уныло опустила взгляд. Похожа, на ней тут срывают злость.
— Надо бы сперва порадовать прекрасных дам, — замечаю я дружелюбно.
Женщины и старухи приободрились. Из-за дальнего дома высыпалась стайка девчонок, чуть погодя выползла вереница любопытных девиц: самые прекрасные обитательницы более меня не боялись.
— Это можно, — великодушно заметил староста, — У наших баб мало поводов для веселья. А теперь, когда многих мужиков убили в битвах, им приходится поднимать детей и хозяйство и за хозяев, и за себя. Так что спой для них, Гришка.
Девицы и девчонки встали позади сидящих, бесстыдно разглядывая меня. Чуть погодя, из-за ветхого забора, готового упасть не то что от слабого ветерка, но от первого плевка, выскользнула рыжеволосая конопатая девица лет шестнадцати. Светлокожая, стройная, высокая. По тому, что только у двоих во всей деревне были рыжие волосы и по тому, с какой ненавистью или злостью поглядывали на неё все, я предположил, что кареглазая красавица — дочь всеми презираемой женщины, слишком рано начавшей стареть. Что-то в лице этой девицы задержало мой взгляд. В её длинном ровном носе, в светло-карих глазах, окружённых густыми светлыми ресницами, в изгибе её тонких, но густых бровей мне почудилось что-то знакомое. Отчего-то что-то внутри меня сжалось, и в моей душе проснулись тоска и ненависть. Да такой силы, что едва успел подавить их, прежде чем она на меня взглянула. Кого же эта несчастная девчонка мне напомнила?..
— Может, ты сам умеешь сочинять песни, Григорий? — смело спросила рыжеволосая девица.
На неё зашикали взрослые, а девицы оживились.
— Бывает, и сам сочиняю. Подкинешь мне тему, красавица?
За комплемент получил целое море недовольных взглядов, причём, не только от обойдённых моим вниманием женщин и девиц, но и от той, к которой обращался. А она-то отчего так сердится?
— Спой про солнце, про слёзы и про менестреля, — попросила девушка недовольно.
Было в ней что-то милое, не смотря на весь гнев, симпатичное и… неприятное. Отчего-то я любовался ею, а ещё испытал целый ворох неприятных чувств. Если она напоминает мне человека, которого я когда-то боялся или ненавидел, отчего же к неприятным чувствам примешивается иной, светлый осадок? Неужели, я влюбился в эту красавицу?
Мне вдруг ярко вспомнилась синеглазая. Её образ затмил эту селянку. Нет, тут что-то иное. Я потом припомню всех своих врагов и тех, с кем сталкивался по жизни.
Отвернулся от странной девицы и задумался, что спеть. Хотелось сочинить что-нибудь красивое и весёлое, но настроение испортилось. Селяне молчали, ожидая моего пения или признания, что перехвалил сам себя. И мне бы сосредоточиться на творении песни, но перед мысленном взором маячила синеглазая светополька, а в голове звучала её песня: голос синеглазой грустно сплетал звуки в слова, полные надежды. Как она там?..
Встряхнул головой, отгоняя видения и непрошенные мысли. А они упорно лезли, лезли… Я подарил той надежду — и почти сразу же отобрал, более того, дёрнуло меня что-то ляпнуть ей про ту песню, драгоценную для неё. Что она будет чувствовать теперь, когда поймёт, что имеет что-то общее к ненавистным ей новодальцам, возможно, и их среди родни? Смешавшуюся кровь уже ничто не разделит.
— Не можешь? — тихо спросила рыжеволосая девица.
И во мне наконец-то родилась новая песня, под стать моему настроению. Я запел: