За гранью снов
Шрифт:
– Я знаю, что меня ждет, - коротко заявил мужчина, даже не пытаясь отшатнуться, увернуться от гневной руки Князя. Он заслужил. От него… Но от нее больше. Гораздо больше.
– Я презираю тебя, - выдохнул Штефан ему в лицо, сжимая рубашку и испепеляя взглядом.
– Презираю понял!?
– а потом сквозь зубы: - Предателю не место в моем доме, - с силой оттолкнул он его.
– Пошел вон.
Максимус уставился на него. Почти холодный и почти равнодушный, если бы не было так… горько.
–
– Ты будешь изгоем и отшельником, будь уверен, я устрою это, - перебив, прошипел в ответ Штефан, - думаешь этого мало? Никто и никогда не возьмет тебя в услужение, ты станешь влачить жалкое существование до конца своих дней, пока не сдохнешь где-нибудь в канаве! Или пока не перейдешь грань и не убьешь себя этим сам!
– заглянув Ищейке в глаза, пронзая мужчину лютой ненавистью и выдохнул в лицо: - Пошел вон!
– и резко оттолкнул его от себя. Но Максимус не пошевелился, и тогда Штефан яростно взревел: - Убирайся, я сказал! Немедленно! Пошел вон!
И Максимус, бросив на хозяина последний взгляд, вскинул подбородок и с выпрямленной спиной вышел из кабинета Князя, оставляя того одного. Вновь один, вновь отшельник и скиталец. Одиночка по крови и по жизни, уже не претендующий ни на что. Даже на то, чтобы быть рабом. Он не заслужил даже этого.
Штефан же, глядя на закрывшуюся за ним дверь, с глухим рыком кинулся к столу, яростно сметая на пол всё, что там осталось от первого погрома. А затем, громко выругавшись, с силой ударил по столу, причиняя себе боль, но почти не обращая на ту внимания. Разве она сравнится с той болью, что бушевала сейчас в его сердце, вынуждая то кровоточить каждый раз при воспоминании о ней и том, что он сделал. А сейчас… после признания Максимуса…
Он зарычал, не сдерживаясь, постепенно превращая злобный рык в полустон и глубокий стон, рвущийся из его души, тех остатков души, что у него имелись. Кинувшись к книжным полкам, оперся о них руками, а потом вдруг стал молотить по ней кулаками. Вызывающе, до одури, до боли, не обращая внимания на сбитые костяшки пальцев и выступившую на коже кровь. Вот так, сильнее, яростнее, с отчаянием, до боли… Чтобы чувствовать и не забывать о том, что сделал. Что натворил. Сам уничтожил самого себя.
То, что он чувствовал, не передать словами. Это можно только прочувствовать. Смесь чувств и эмоций, ураган из ярости, презрения и отчаяния. Откровенное безумие. Но не все ли ему равно?!
Он думал, что ему стало плохо, когда он узнал, что Кара продана. Его другу продана, и тот не собирается возвращать ее Штефану. Или в миг, когда увидел ее. Стоящую в окне второго этажа дома Димитрия. Он будто почувствовал ее взгляд спиной. Обернулся… а там она. Смотрит прямо на него и словно бы не дышит. Он тогда ощутил что-то. Колкое и болезненное давление в груди, острое и невыносимое просто, и будто сам перестал дышать. А потом она скрылась за шторами. Специально, чтобы указать ему на его ошибку и вину, на то, что она его не простила.
Или плохо ему стало в миг, когда он просмотрел все пленки с камер наблюдения и понял, что она… не виновата? Ни в чем не виновата из того, в чем он обвинил ее? Не изменяла, не предавала, не лгала. Его милая девочка… А в груди с болью отдается… Больше не его!
Пересиливая ярость здравым смыслом,
– Никто не уснет в этом доме, пока я не поговорю с каждым, - рыкнул Князь, скрипя зубами и выходя из себя.
Карим Вийар, как оказалось, в тот день будто превратился в тень. Его мало кто видел, почти никто не замечал, и все были уверены, что он уехал сразу после того, как узнал, что Штефана нет в замке. Но пленки с камер видеонаблюдения не могли обмануть или не увидеть. Они отметили всё, что происходило на самом деле. Они знали правду.
Разговор со слугами длился четыре часа. На то, чтобы просмотреть все пленки с камер наблюдения понадобилось еще два. И никто в Багровом мысе не заснул до самого утра.
А когда Князь выяснил правду, не спал только он один.
Кара не виновата. Она не изменяла ему. Она… не лгала ему. Она его не предавала. Это он… он предал ее! Своим неверием, местью за несовершенное преступление, казнью, которой она не заслужила. А она… оказалась обманутой, раздавленной его неверием и отмщением за то, чего не совершала. Убита его руками так же, как и возрождена ими когда-то. Это он виноват, только он. А она… она не виновата!
Вот, разве это не Карим Вийар несет ее податливое и совсем недвижимое тело на своих руках? Выходит из кабинета Князя, где нет камер слежения. Что происходит там, Штефан не знает, но уверен, что там свершилось предательство и несправедливость. Вийар подстроил всё так, что комар носа не подточит. Отнес Кароллу в Зеленую комнату, где раздел и разделся сам, лег рядом с ней, ожидая, когда она проснется. А потом… когда она проснулась. Его девочка пыталась сопротивляться! Она хотела уйти и убежать. Она… Боже!.. Она молила, она звала на помощь, она просила Штефана прийти к ней, она звала, выкрикивая его имя, а он… он… Он пришел. Но для того, чтобы наказать, а не чтобы спасти.
Его бедная девочка… Нет, уже не его, напомнил грубо внутренний голос.
Он тогда сошел с ума от ярости и злости, от бешенства, от ревности… Он себя не контролировал. Но разве это может оправдать его? Что вообще может его оправдать? То, что он сделал с ней!..
Когда увидел ее в окне, заметил царапины и синяки на нежной коже лица. Цепкий хищнический взгляд отметил и ушибленные руки, которыми она вцепилась в шторы, будто боясь упасть. Рассеченные губы и левую бровь с кровоподтеком. Следы его насилия. Последствия его преступления. Которое ему никогда не искупить.
Разве не было ему плохо весь последующий месяц после дня, когда он узнал, что убил в себе самого себя, наказав Кару за то преступление, которого она не совершала? Разве не было ему плохо каждый раз, как он приезжал в особняк Димитрия, вновь и вновь заговаривая с другом о продаже ему Кары? Разве не казалось ему в тот момент, что он отдаст все деньги мира лишь за то, чтобы увидеть ее… хотя бы на миг? Но ни деньги, ни положение, ни дружба с Мартэ ни разу не сыграли на его стороне. Кару он так ни разу и не увидел.