За гранью

Шепелев Алексей А.

— Да что ты знаешь…

— Только то, что в бумагах пишут. Того, что не пишут, мне никто не объяснял, — Дмитрий снова присел и потушил в пепельнице окурок. — А что это меняет?

— Все, — воскликнул Балис, из последних сил удерживая контроль над собой. — Если ты такой умный, скажи — зачем я живу?

— А я вообще считаю, что живут не "затем что", а "потому что". Потому что родились. И никаких дополнительных условий.

— Как у тебя все просто, — отставной капитан снял с плиты закипевший чайник и стал разливать в чашки кипяток.

— А чего усложнять… Слушай, извини, конечно, а у тебя пожрать ничего не найдется? А то

в самолетах нынче паршиво кормят: чашка чая да булочка с маслом и плавленым сыром.

— Сейчас сообразим… — Гаяускас почувствовал легкий укол совести: мог бы и без напоминания догадаться, что Ляпин прилетел московским рейсом. Да и самому поужинать бы не мешало — неожиданное известие заставило забыть о голоде.

— Пельмени будешь? — предложил он, заглядывая в недра холодильника.

— Конечно.

Кроме двух пачек пельменей Балис извлек на стол начатый батон докторской колбасы, сыр, открытую банку с югославской ветчиной, сметану и кетчуп.

— Ну вот, еще бы выпить слеганца — и самое оно, — пошутил Ляпин, и на столе тут же появилась початая бутылка с этикеткой "Спирт Рояль". — Ты что, с ума сошел, этим только крыс морить.

— Спокойно, ты что, рельсину у подъезда не видел?

— Какую рельсину? — удивился Дмитрий.

— Справа от входа в подъезд на столбе кусок рельса висел, — пояснил Гаяускас.

— Ну и что? Какая связь?

— Самая простая, — капитан объяснял без отрыва от приготовления пельменей. Собственно, чего их готовить? Мечта холостяка: кастрюлю с водой на плиту, пельмени — в кастрюлю, соль — туда же и просто чуть-чуть подождать. — Берешь бутылку этого, как ты говоришь, крысомора, и льешь на рельсину, а снизу подставляешь емкость. Вся дрянь, которую туда намешали, примерзает к железу, а в емкости остается, как говорится, экологически чистый продукт.

— Хитер, морпех…

— Я тут не при чем, — развел руками Балис. — Это местная народная мудрость. Так и называется — "рельсовка".

— Да уж, народ на выдумку силен, особенно если дело касается выпивки, — согласился Дмитрий. — Ну, так что, будешь еще сомнениями мучаться или как?

— Не знаю, — честно ответил Гаяускас. Раздражение уже прошло, а вот боль… Эта боль никогда не проходила, она только ушла в глубь и таилась там, ожидая малейшего повода напомнить о себе. Такого, например, как сейчас.

— Жаль, — с серьезным видом покачал головой Ляпин. — Из меня специалист по вправке мозгов — аховый. Никогда этим не занимался. Я ведь все время в штабах, в штабах. В море в последний раз выходил, стыдно сказать, в восемьдесят девятом, да и то, инспекционная поездка, сам понимаешь, к настоящей боеготовности отношения имеет немного.

— Ну, в то, что ты у себя в штабе только груши околачиваешь — не очень верится, — усмехнулся Балис.

— И правильно не веришь, — кивнул Дмитрий. — Не буду хвастать, но штабист я действительно неплохой. Должен же кто-то думать, когда и куда таких горячих парней, как ты, послать в дело, а когда — придержать.

— А когда — уволить из рядов Вооруженных Сил…

— Не надо, — лицо капитана третьего ранга снова сморщилось, словно он пытался целиком съесть лимон. — Сам понимаешь, что это решение — абсолютно политическое. Я твое личное дело читал, ни один командир, если он в здравом уме, такого офицера по доброй воле не отпустит.

— Да понимаю, — устало махнул рукой Гаяускас. — Только мне от этого не легче…

— А должно быть легче, — убежденно

заявил Ляпин. — Ты же офицер, должен понимать, что твоя армия может проиграть войну. А ты должен жить дальше, несмотря ни на что. Исполнять свой долг.

— Какой у меня теперь долг?

— Дожидаться, когда твоя армия сможет взять реванш. И, по возможности, приближать этот день.

— А ты в это веришь?

— А то… Слушай, давай, наконец, пельмени есть. Голодный я зверски… Да и ненавижу политинформации читать. Любовь к Родине делом надо доказывать, а не трепом. Противно… Тем более, перед тобой распинаться вообще глупо — ты сам все знаешь.

— Ладно, давай…

— Так, только пить немного, мне в пять утра нужно быть по любому в Нижневартовске. Хоть с тобой, хоть без тебя…

— Тогда давай-ка, поработай, раскладывай пельмени, нарезай колбасу, а я позвоню по делам.

Выйдя в коридор, Балис, набрал номер Корнеева, на том конце трубку сняла жена.

— Наталья Андреевна? Это Гаяускас. Александр Петрович дома?

— Дома, а что случилось? — в голосе женщины сразу зазвучали встревоженные нотки: нежданный вечерний звонок ничего хорошего не сулил.

— Не волнуйтесь, ничего не произошло. У меня личный разговор.

Небольшая пауза и в трубке зарокотал бас начальника.

— Что у тебя, Балис?

— Я должен уехать. Срочно. Насовсем.

Пауза.

— Старые дела.

— Именно.

— Это точно нельзя решить?

— Увы.

Гаяускасу и самому было жалко покидать этот маленький сибирский городок. Однако остаться здесь означало вскоре отправиться под арестом в Вильнюс. Без вариантов. Покровительство Корнеева и Щеряги могло прикрыть от многого, но не от сговора двух Государственных Прокуратур на самом высоком уровне.

— Я могу чем-нибудь помочь? — задал вопрос Корнеев.

— Да. Нужна машина, чтобы успеть в Нижневартовск к московскому рейсу.

— Сделаем…

В Нижневартовск Корнеев отвез их сам, на своей «Волге». Расспрашивать ни о чем не стал, разговор в пути шел о какой-то ерунде. Лучше бы было просто помолчать, но нельзя — ночная трасса убаюкивала, и водитель рисковал заснуть за рулем со всеми вытекающими последствиями. Особенно тяжелой была первая половина пути, до поворота на Мегион. Вскоре после выезда из города, когда заканчивались пригородные кусты [43] , дорога погружалась в непроглядный мрак. Тем, кто привык путешествовать по европейской части Советского Союза, когда где-то на горизонте всегда виднеются огоньки, просто невозможно представить эту кромешную сибирскую тьму. А увидев — невозможно ей не изумится. Единственными источниками света были фары машины Корнеева, да звезды на высоком черном небе. Ну, несколько раз попадались мчащиеся куда-то среди ночи встречные автомобили. И все. Темнота до самого горизонта, такая, что не поймешь: лесом ли едешь или тундрой. Лишь иногда свет от передних фар на мгновение выхватывал из кромешной тьмы совсем близко подступившие к дорогие голые стволы каких-то деревьев, но они тут же снова уходили во тьму: на пустынном ночном шоссе отставной полковник не отказал себе в исконном русском удовольствие — быстрой езде.

43

Куст — несколько расположенных рядом нефтяных скважин