За хлебом
Шрифт:
Они помолились, поели, хоть маловато этого было на двоих, и пошли по берегу к главным докам. Силы их отчасти восстановились. Дойдя до здания таможни, они повернули на Вотер-стрит к Бродвею. По дороге не раз отдыхали и таким образом дошли только часа через три, так как путь был дальний. Они шли, сами не зная зачем, но Марысе почему-то казалось, что им непременно нужно идти в город. По дороге им повстречалась целая вереница нагруженных доверху возов, направлявшихся к порту. На Вотер-стрит уже было немалое движение. То тут, то там отпирались ворота, и из них выходили люди, спешившие к своим повседневным делам. Из одних ворот вышел высокий седой господин с мальчиком. При виде Вавжона и Марыси на лице его выразилось крайнее удивление, он улыбнулся, зашевелил усами и стал внимательно разглядывать их обоих.
Человек, дружелюбно улыбающийся им в Нью-Йорке, - это было чудо, чуть не колдовство, при виде которого оба они остолбенели.
Между тем седой господин подошел к ним и спросил по-польски:
– Откуда вы, добрые люди?
Словно гром грянул с ясного неба. Вавжон не отвечал, но побледнел как полотно и зашатался, не веря ни своим ушам, ни своим глазам. Марыся первая опомнилась и, упав в ноги старому господину, воскликнула:
– Из Познани, ваша милость, из Познани!
– Что же вы тут делаете?
– В нужде живем, в холоде и в голоде, горе мыкаем.
Тут Марысе изменил голос, она умолкла, Вавжон в свою очередь повалился в ноги господину и, целуя полу его сюртука, вцепился в нее, будто за край неба ухватился. Да ведь это свой, свой барин. Он не даст умереть им с голоду, спасет их, не даст им пропасть зря. Мальчик, сопровождавший седого господина, вытаращил глаза, прохожие, окружив их, от удивления рты разинули, глядя, как человек перед человеком стоит на коленях, целуя ему ноги. В Америке это вещь небывалая. Но старый господин рассердился на любопытных зевак.
– Это не ваш бизнес, - сказал он им по-английски, - занимайтесь своим бизнесом.
– Потом обратился к Вавжону и Марысе: - Нечего вам стоять тут на улице, идите за мной.
Он привел их в ближайший трактир и там, в отдельной комнате, заперся вместе с ними и с мальчиком. Они снова бросились ему в ноги, наконец господин рассердился.
– Довольно, - проговорил он.
– Мы ведь земляки с вами, дети одной... матери...
Тут, очевидно, дым от сигары, которую курил старый господин, стал есть ему глаза, он протер их кулаком и спросил:
– Не голодны вы?
– Мы уже два дня ничего не ели, да вот сегодня кое-что нашли на берегу.
– Вильям, - окликнул старый господин мальчика, - вели подать им есть.
Затем опять стал их расспрашивать:
– Где вы живете?
– Нигде, ваша милость.
– А где ночевали?
– На берегу.
– Вас с квартиры прогнали?
– Прогнали.
– У вас нет больше вещей, кроме тех, что на вас?
– Нет.
– А денег тоже нет?
– Нет.
– Что же вы будете делать?
– Не знаем.
Старый господин спрашивал быстро, как бы сердито, потом неожиданно обратился к Марысе:
– Сколько тебе лет, девушка?
– Скоро восемнадцать.
– Много ты натерпелась, а?
Она ничего не ответила и только смиренно склонилась к его ногам.
Старому господину, очевидно, дым опять попал в глаза.
В эту минуту принесли пиво и жаркое. Старый господин велел им сейчас же приняться за еду, а когда они ответили, что не смеют есть в его присутствии, он обозвал их дураками. Однако, несмотря на сердитый вид, он казался им ангелом с неба.
Наконец, они стали есть, чем доставили ему видимое удовольствие. Потом он велел им рассказать, как они сюда попали и что пережили.
Вавжон рассказал ему все подробно, ничего не скрывая, как на исповеди ксендзу. Старый господин сердился, бранил его, а когда услышал, как Вавжон хотел утопить Марысю, крикнул:
– Я бы шкуру с тебя содрал!
Потом подозвал Марысю:
– Иди сюда, девушка!
Когда она подошла, он обхватил ее голову обеими руками и поцеловал в лоб. Затем, подумав минуту, проговорил:
– Да, много вы горя хлебнули. Страна эта хорошая, только нужно уметь здесь устроиться.
Вавжон глаза на него вытаращил: почтенный и умный барин называл Америку хорошей страной.
– Да, да, - сказал тот, заметив удивление Вавжона, - страна эта хорошая, только не надо быть увальнем. Когда я сюда приехал, у меня ничего не было, а теперь есть кусок хлеба. Но вам, крестьянам, нужно свою землю пахать, а не по свету таскаться. Если вы уедете, кто же там останется? Приехать-то сюда легко, но вернуться трудно. А здесь вы никому не нужны.
С минуту помолчав, он проговорил словно про себя:
– Сорок с лишним лет я здесь живу и, конечно, стал забывать родину, а все же подчас сильно тоскую по ней. Вильям непременно туда поедет, он должен узнать страну, где жили его предки... Это мой сын, - показал он на мальчика.
– Вильям, ты привезешь с родины горсть земли и положишь мне под голову в гроб.
– Jes, father!* - ответил по-английски юноша.
______________
* Да, отец! (англ.).
– И на грудь, Вильям, и на грудь!
– Jes, father!
Дым снова стал есть глаза старому господину, и на этот раз так сильно, что они наполнились слезами. Он рассердился:
– Ведь понимает шалопай по-польски, а предпочитает по-английски говорить. Что ж, ничего не поделаешь. Кто сюда попал, тот для родины уже потерян. Вильям! Ступай домой и скажи сестре, что у нас будут гости к обеду и останутся ночевать.
Мальчик тотчас же побежал домой. Старик задумался и долго молчал, потом стал размышлять вслух:
– Отправить их назад - большой расход, да и что их там ждет? Ведь продали все, что у них было, - значит, по миру пойдут. Отдать девушку в прислуги - тоже бог весть что может случиться. Раз уж они здесь, надо подыскать им работу. Пошлю их куда-нибудь в колонию: девушка мигом выйдет замуж. Вдвоем с мужем она прокормится, а захотят вернуться, так и старика возьмут.
– Затем он обратился к Вавжону: - Слышал ты о наших здешних колониях?