За колючкой – тайга
Шрифт:
Было слово, да что в нем толку, если оно не стало предтечей дела…
А что касается справедливости… Разве несправедливо, когда…
«…Литуновского Андрея Алексеевича признать виновным в совершении преступления, предусмотренного частью первой статьи триста тринадцатой Уголовного кодекса Российской Федерации, и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на два года и десять месяцев с отбыванием наказания в колонии строгого режима, откуда Литуновский Андрей Алексеевич совершил побег. Приговор может быть обжалован в Верховный суд Российской Федерации в течение…»
Какая разница, в течение скольких суток? Кто его обжаловать будет? Литуновский? Чтобы два года и десять месяцев превратились в два года, и в сумме вышло не девятнадцать лет и десять месяцев, а девятнадцать?
И так видно – справедлив суд. Не три, по максимуму, а два и десять. Все, что было можно сделать для социально опасного, дерзкого зэка. Впору задуматься, не пошел ли судья на поводу у собственной жалости?
– Карцер, Андрей Алексеевич, нужно заслужить, – первое, что скажет Литуновскому Хозяин, вернувшись вместе с ним на «дачу». – У тебя впереди целая жизнь. И прожить ее нужно так, чтобы не было обидно за бесцельно отбытые здесь годы.
И притихнут зэки на плацу.
– Так-так-так-так… – подтвердит дятел.
И чиркнет красной полосой поперек дела особо опасного преступника Литуновского неугомонная «скороспель» – «Склонен к побегу».
А это значит: на десяток зуботычин больше, а внимания, коим зэки и без того не обделены, больше. «Склонен к побегу» означает пару лишних заваленных кедров. Собаку от ноги оттянут на секунду позже, и по матери пройдутся теперь уже без опаски. «Склонен к побегу» – это значит, можно стрелять не по факту, а по подозрению о нем.
Кажется, Хозяин прав. Это хуже, чем карцер.
Рай там, где нет «дачи». Это даже читается сейчас по-другому. Месяц назад надрыв и боль слова не вызывали.
А Вики нет. Она ушла.
Что же касается бани, то она стоять осталась. Более того, работала не только для администрации. Обшитые высушенным тесом сосновые стены, парилка с ковшиком с витиеватой ручкой, кадка, сбитая Самоделкиным. Все это было. Хоть и мылись в ней зэки не три раза в неделю, как при еще не сбежавшем Литуновском, а раз. Но мылись. А все потому, что Хозяин «семерки», усомнившись в крепости стен шестого барака после побега Летуна, прибыл в колонию и сказал другому хозяину:
– А это ты хорошо задумал. Молодец.
– Стараемся, – ответил хозяин Хозяину.
А с «шинематографом» вышло недоразумение. Видеомагнитофон и телевизор в лекционном зале генерал заметил, но с зэками не отождествил. А потому все, ребята. Кина не будет. «Кинщик» снова в зоне.
Часть III
Глава 1
Прошел сентябрь, миновал октябрь. В лихорадочном бреду и выматывающей силы и нервы работе медленно прополз ноябрь. Жители шестого барака, понимающие, за что такая спешка, вгрызались в тайгу Красноярского края и стонали от бессилия.
Не было ни одного, кто винил Литуновского. Напротив, с ним жизнь казалась не таким уж дерьмом и повышалась в цене. Он построил в зоне баню для людей, вселил во всех уверенность в том, что свобода – она рядом. Просто никто, кроме него, еще не протягивал к ней руку.
Вдруг заболел и умер Фортуна. Отправленный на кухню, он съел предложенный шнырем Покером бутерброд с тушенкой и к вечеру покрылся потом. Утром его притащили в лазарет, лейтенант сделал ему две инъекции, но тот все равно через три часа умер. И все, что оставалось лейтенанту, это написать на его худом, как радиатор отопления, теле надпись фукарцином: «08.12.03 г.». Фукарцин – это такая рубиновая гадость, которая исчезает с живой кожи лишь через несколько суток. При наличии мертвой кожи она может держаться вечно. Как надпись масляной краской на щите у самого ограждения: «До дома далеко, а до смерти – четыре шага».
Ровно столько успеет пройти зэк, бросившийся на проволоку, пока часовой передернет затвор, крикнет, сделает предупредительный выстрел и отработает на поражение. Впрочем, все знают, что до смерти гораздо ближе. Часовой сначала работает на поражение, а потом стреляет в воздух. Поди разбери, какой из этих хлопков предупредительный. А об устном предупреждении тут вообще глупо рассуждать. На вышках гуляет такой ветер… Предупреждай, не предупреждай…
А Фортуна зря сделал, что майору Кудашеву о водочной заначке Бедового рассказал, зря.
– Бойся!.. – больным голосом, срываясь на кашель, хрипел Зебра.
Ему тоже можно было не усердствовать. В декабре начались такие ветра с присвистами, что от этого крика зэку, принявшему на спину вековой кедр, легче не станет. Главное правило – смотри по сторонам. Дерево может упасть в любом направлении. Как это недавно произошло с Цыцой. Кедр подмял его, как куклу.
«Паралич обеспечен», – равнодушно гарантировал чуть поддатый медик. Он имел право. Лейтенант на «даче» – гарант всех неизлечимых болезней, начиная с гайморита и пневмонии и заканчивая переломом позвоночника. Простой пример: Нырок отчего-то перестал чувствовать ноги. Ходит, ходит, а потом возьмет и сядет, словно ему по голове киянкой стукнули. Лейтенант диву дался:
– Паралич, что ли?
– Не знаю, – плакал Нырок, вспоминая Фортуну и Цыцу. – Случилось что-то. Ноги то ходят, то не ходят.
– Паралич, – заверил лейтенант. – Безнадежный случай.
В конце декабря Нырка увезли в лазарет при «семерке», и в начале января до жителей шестого барака докатилась новость: Нырок полностью обездвижен, лежит, плачет, ходит под себя, обвиняет в своей беде смотрящего, но на вопросы оперов «семерки», в чем, собственно, обвинение, клянется, что это какая-то месть, но каким способом осуществлена, не знает. Опера пожимали плечами, не понимая, зачем Анатолию Банникову, «законнику», понадобилось мстить какому-то чмырю с «дачи». На «семерке» этого нытика и стукача уже давно опустили бы по всем правилам. Впрочем, теперь Нырка не достать. Хоть и похож по всем понятиям на бабу – плаксив, голос тонок, однако не встает. Нырок, в смысле, не встает. Вернее, ноги у него стоять не могут. А без этого, извините, толку от него мало.
Бедовый, получая известия о недуге Нырка, всякий раз удовлетворенно закуривал и откидывался на нары. Оставив Литуновского рядом с собой, через нары Колоды, Толян дал всем понять, кого в данной ситуации осуждает, а кого поддерживает. Дружеских отношений между ним и Летуном, как ожидалось, не завязалось, однако в бараке каждый понимал, что уважение вовсе не требует братаний. Разговоры между смотрящим и беглым зэком текли вялые, все больше по делу, и заканчивались, как правило, кровавым кашлем последнего. Причиной тому было «особое» внимание конвоя в условиях «строгого» режима колонии. В «особый» можно превратить любой режим, лишь бы это касалось не всех – бунт никому не нужен, – а одного избранного.