За кулисами диверсий
Шрифт:
— А как же работа?
— Работу делали мы, а он руководил. Правда, не очень долго… Впрочем, мы отвлеклись. Насколько я понимаю, вы ждете от меня рассказа?
— С гораздо большим нетерпением, чем чая.
— Что ж, тогда начнем, пожалуй… Но должен вас заранее предупредить, чтобы не рассчитывали на двенадцать серий «Семнадцати мгновений весны». Жизнь разведчика и сложнее, и проще, нежели хотят ее видеть некоторые сценаристы. Впрочем, нужно отдать должное автору «Мгновений» — он все же дал понять зрителям, что Штирлиц — образ собирательный. А то уж очень впечатляюще получается: с Мюллером и Шелленбергом — на дружеской ноге… Так вот, я не был на дружеской ноге ни с Даллесом, ни с Геленом, ни с шефом английской МИ-6 сэром Диком Голдсмитом Уайтом, ни с их поздними преемниками, хотя имел среди своих знакомых немало натовских разведчиков.
Сегодня мне исполнилось пятьдесят два. Не так уж мало, не правда ли? Во всяком случае, даже по самым оптимальным среднестатистическим нормам, я прошагал большую половину дороги, которая, как всякому известно, не бесконечна… И, наверное, нет ничего удивительного в том, что появилось желание побыть одному и подумать. В человеческой жизни не может не быть коллизий — больших или малых, ибо столкновение добра и зла, хорошего и плохого — это та неизбежная диалектика, которая не минует никого. Самое главное — попытаться отыскать ответ на сакраментальный вопрос: почему? Тогда легче. Страшно то, что необъяснимо. Когда умерла мать — это было трагедией. Но люди не научились еще бороться с раковыми опухолями, особенно тогда — тридцать лет назад. Когда через три месяца после кончины матери не стало отца — это тоже было трагедией, когда в далекой юности угасла нежданно–негаданно первая любовь — это было уже страшно.
Никто не может заменить умерших родителей. Умершую любовь сменяет другая. Не всегда, правда. Если очень повезет. Она пришла ко мне через много лет, в другой уже стране. Сегодня, вернувшись пораньше домой, чтобы подготовиться к семейному торжеству, я совершенно случайно обнаружил подарок, спрятанный моей женой. Она преподнесет его вечером, когда соберутся друзья и знакомые… Я знаю, что лежит в этой небольшой коробке, перевязанной шелковой лентой. Но обязательно же удивлюсь «неожиданному» презенту, так необыкновенно умело выбранному моей подругой. Подаркам надо всегда удивляться. Они ведь не так часты в нашей жизни…
Один из них, кстати, мне вручил сегодня начальник паспортного стола. Он лежит передо мной, этот документ, удостоверяющий, что я — гражданин Советского Союза. Иоханнес (теперь уже Иван Иванович) Ван Энгеланд, бывший помощник бельгийского военного атташе. Люди моей профессии, как правило, не раздают визитных карточек, во всяком случае, таких, где указано истинное место работы. А трудился я последние четверть века в учреждениях, которые имели прямое отношение к разведывательным службам НАТО. Итак, военный разведчик, отказавшийся от своей профессии и порвавший с хозяевами, которым служил. Почему? Ответить на любой вопрос однозначно очень трудно. Тем более на такой…
Родился я в 1924 году в небольшом бельгийском городке, что запрятался среди сосен Кампэна, между журчащих ручейков и прозрачного, словно хрусталь, озера, которое казалось мне огромным, как море. У каждого из нас что–то оседает в памяти от далекого детства. У меня — это терпкий запах сосновой смолы и ломящая зубы холодная, до удивительности вкусная вода, которую пил из ручейка. Я очень любил лес, он начинался сразу же после нашего дома, который был самым крайним в городе. И лес отвечал мне такой же искренней любовью. Во всяком случае, он ни разу не запутал меня в лабиринтах своих чащоб, не подставил под лоб злого сучка и не утопил в коварной трясине. А ручьи и наше «огромное, как море», озерцо сразу же доверили мне сокровенные тайны. Никто из сверстников не ловил такого количества лещей и плотвичек, как я. От зависти они прозвали меня «колдуном»… А мне хотелось быть Тилем. С Шарлем де Костером, нашим бельгийским Толстым или Достоевским, а может быть, и тем, и другим одновременно, я познакомился очень рано. С тех пор «Легенда об Уленшпигеле» стала моей настольной книгой на всю жизнь. Иногда в трудные моменты я листаю ее страницы, нахожу ответы на вопросы, черпаю силы и оптимизм. По тем, мальчишеским временам мне и моим сверстникам были еще не совсем понятны «странные» отношения Тиля с Неле.
Кто из нас, бегавших по лесным тропинкам с деревянными мечами и фанерными щитами, мог предполагать, что война уже стояла на пороге нашей родины, кровопролитная война….
Детство между тем кончилось. В нашем городке имелась только восьмилетняя школа, директором которой до своей смерти был отец. Кстати, это обстоятельство делало меня самым несчастным человеком.
За прогулы или плохо отвеченный урок мне доставалось не только в школе, но и дома, причем в условиях домашнего очага — весьма чувствительно… Так или иначе, но надо было думать о будущем. И родители после долгих споров и раздумий отправили меня в колледж в город Терноут, где я поселился в интернате. Но, к сожалению, учиться мне так и не довелось. Как сейчас помню прекрасное весеннее утро 10 мая 1940 года. Я проснулся очень рано от далеких раскатов грома. «Наверное, надвигается гроза», — подумалось мне. Но в окно светило яркое солнце с абсолютно безоблачного неба. А потом в спальни прибежали взволнованные воспитатели, велели всем быстро одеваться и выходить во двор. Когда мы собрались, вышел директор. Он был весь в черном. Черный котелок, черный костюм, черный галстук, черные туфли. Так наш мэтр появлялся только по воскресеньям, когда ходил в церковь. Он снял котелок, вытер платком лоб, сказал: «Дети мои, случилось нечто ужасное. В четыре часа утра Германия напала на Бельгию и уже подвергла бомбардировке несколько городов. Это война, дети мои… Но прошу вас, сохраняйте присутствие духа. Немедленно соберите все самое необходимое и как можно быстрее возвращайтесь домой, любым способом. Нужно проявить мужество, ибо транспорт уже не работает, большинство мостов взорвано или будет разрушено в ближайшее время. Так что торопитесь…»
И вот я на улице с тяжелым чемоданом, один среди толпы мечущихся в панике людей. До дома около четырех десятков километров. В шестнадцать лет мне еще трудно было ассоциировать слово «война» с реальностью. В тот миг она предстала в далеких раскатах орудийного грома и растерянных лицах мужчин и женщин, которые бежали навстречу, обгоняли или оставались позади… Я прекрасно понимал, что произошла трагедия. На память пришел Тиль, вернее, песня Тиля:
Пепел Клааса стучит в мое сердце, — В нашу страну ворвались палачи… Смерть живодерам! Бей, барабан, Бей, барабан войны! Да здравствуют гёзы! Бей, барабан! Есть у нас ядра, порох и пули, Шары из железа и чугуна… С нами господь…У нас были ядра, порох и пули. И господь был. у тех, кто в него верил. А вот король Леопольд III, главнокомандующий бельгийской армией, не верил ни во что 28 мая 1940 года он подписал акт о капитуляции, объявив себя «военнопленным немцев», то есть, короче говоря, совершил наивысшее предательство по отношению к стране и народу. Однако подлинные патриоты не сплоховали. Наши славные гёзы сороковых годов вписали много мужественных страниц в историю Сопротивления. Но об этом немного позже…
А тогда, 10 мая, где пешком, где на попутных машинах, я к вечеру все–таки добрался домой. Родители были настолько ошеломлены случившимся, что даже не спросили меня, как я доехал. На семейном совете стали обсуждать, что делать: бежать или оставаться? Мама плохо чувствовала себя. Страшная болезнь уже начала свою тайную, разрушительную работу. Отец вспомнил о тех страданиях, которые выпали на их, молодой супружеской пары, долю, когда они в 1914 году — после начала первой мировой войны — эмигрировали в Англию. «Нет уж, — сказал после долгого раздумья отец, — пускай уходят молодые. А нам надо оставаться. Если уж суждена смерть, то пусть в стенах родного дома…» Моя сестра ждала ребенка. Ее муж был призван в армию, и от него не было никаких вестей. Она сказала, что остается… А я? Я решил бежать во Францию.