За любовь не судят
Шрифт:
Молодая женщина была в ситцевом платье, в голубой косынке. То ли от хлопот по хозяйству, то ли от ожидаемой встречи с новым человеком, щеки ее горели. Волосы, заплетенные в две длинные косы, блестели от заходящего солнца. А в глазах была грусть.
«Прелестная, — подумал Сергей Сергеевич. — И косы не срезала. Ничего кричащего, все скромно и со вкусом».
Арнольд Иванович был одет, словно для торжественного приема: модный черный костюм, галстук. Только орденов и медалей не было. Наверное, он их еще не заслужил.
Комашко расплылся в улыбке, показывая золотой зуб, раскланялся, даже пристукнул каблуками лаковых туфель.
— Мать, — кивнул в сторону Юлии Варфоломеевны. — Жена, Зоя... Степановна...
Мать можно было и не представлять. Они уже были знакомы.
«Жена?! — подумал Сергей Сергеевич. — Где это он сумел отыскать такую красавицу? Оказывается, главный — парень не промах. А я-то думал — мямля!»
Перед домом сад, огород. Небольшой участок, соток шесть.
Всюду порядок. Ровные, строго ровные грядки. Подстриженные деревья. Виноградная лоза на лесенках из металлических прутьев. Виноград, видно, устойчивый, на зиму не укрывается, уцепился усиками за проволоку мертвой хваткой. Крепко держится.
Помидоры только что высажены, маленькие, а у каждого куста колышек. Дали первые ростки георгины. И розы. Много роз, и у некоторых уже бутоны, вот-вот распустятся.
— Это особый сорт, — перехватив взгляд Григоренко, сказала Юлия Варфоломеевна. — Цветут с весны до заморозков. Арнольд из Киева привез.
«Такой бы порядок на комбинате завел», — подумал Сергей Сергеевич о Комашко.
У забора, рядом с беседкой, расцветала сирень. Рос грецкий орех. В беседке накрытый стол. Богато сервирован. В вазе яблоки. Зимний сорт. Симиренко. На специальной фарфоровой доске — ломтики сыра. Белые грибы. На красивой тарелке форшмак. Сливочное масло в причудливой масленке. Пластинки белого хлеба. Открытая коробочка с черной икрой. Изящные рюмки с золотым ободком и большие фужеры рядом. Хрустальные. В центре бутылка коньяка, вино, два сифона с минеральной водой. И ваза с цветами.
Вокруг стола — плетеные кресла.
Арнольд Иванович открыл бутылки. Наполнил рюмки и фужеры.
«Угощение изысканное, — подумал Сергей Сергеевич.— Только в дом почему-то не приглашают».
Первый тост провозгласила Юлия Варфоломеевна.
— За приезд нашего дорогого Сергея Сергеевича,— сказала она.
Григоренко попытался было возразить, но куда там, ему и слова не дали вымолвить.
Дзинь.
Выпили стоя. Не сядешь же, когда хозяева стоят.
Когда сели, Юлия Варфоломеевна намазала себе хлеб маслом и потянулась к коробочке с икрой.
Комашко начал длинную, но интересную беседу. О проблемах кибернетики, о счетно-вычислительных машинах.
— Знаете, Сергей Сергеевич, если и дальше так пойдет, к восьмидесятому году все будут заняты учетом и управлением. Некому станет выполнять физическую работу. Только счетно-вычислительные машины могут спасти нас...
Комашко говорил и говорил.
Может, может блеснуть эрудицией Комашко. Но Сергей Сергеевич невольно удивился: неужели человек настолько потерял чувство меры, что вот так, безудержно похваляется своими знаниями.
Григоренко быстро надоели эти словоизлияния Арнольда Ивановича. Не на диспут же он приехал к нему, а в гости.
Он взял вилку, достал грибы.
— Свои? — спросил Сергей Сергеевич.
— Арнольд с женой собирали. В двадцати километрах отсюда. Как поедут — по две корзины привозят.
Григоренко взглянул на Зою. Она чуть-чуть опустила голову. Глаза светло-серые. Печальные. Зоя взяла сифон с минеральной водой.
— Грибки отменные, — похвалил Сергей Сергеевич. — Вкусные!
«Почему она такая грустная, ушедшая в себя. Слова не произнесла за все время, пока я здесь, — подумал Григоренко. — Что-то у нее не так!»
Хотелось Сергею Сергеевичу спросить у Комашко о жене, где она работает, но не спросил. Может, она и вовсе не работает. На душе у нее, по всему видно, не легко. Но расспрашивать неудобно. Могут счесть его вопрос бестактным.
Говорили здесь вычурным языком, неискренне. Беседа велась, как на дипломатическом приеме, и Григоренко вдруг захотелось поскорее отсюда уйти.
Вокруг лампочки, что висела в беседке, вились причудливые бабочки. В деревьях жужжали майские жуки.
На землю опускалась ночь. Светло-голубая, огромная и короткая...
Свое пребывание в больнице Михаил Петрович Боровик переживал тяжело. И надо же было попасть ему сюда именно теперь, когда приехал новый директор! Как-то он поведет себя? Видно — с характером. Только бы не горячился. На первой планерке директор ему не понравился. Не познакомившись с предприятием, не вникнув в причины невыполнения плана, сразу распорядился: «На дробилках работать в две смены!» «А ведь нам многое виднее! Мы тоже не лыком шиты. Не мальчишки! Все болеем за общее дело и вместе ответственность несем».
Михаил Петрович любил, когда его навещали. Приходят, — значит, не забывают. Он очень обрадовался, когда утром в воскресенье сестра сказала, что внизу его ждет какой-то незнакомый мужчина.
Боровика мучила не одна болезнь. Еще в армии он заболел желтухой. Комиссовали. Нужна была диета. А тут еще и желудок дает себя знать! Но как ни придерживался Боровик диеты, все равно часто болел.
На комбинате, кроме основной работы — начальником отдела кадров, его выбрали секретарем партийной организации. Нагрузка немалая. Но уж если доверили — надо работать. И не как-нибудь, а в полную силу. Да иначе он и не умеет. Не привык. Партийная совесть не позволяет...
Михаил Петрович спустился вниз и возле окна увидел Григоренко с кульками в руках. Поймал себя на мысли, что никак не ожидал такого посетителя. С новым директором они виделись всего один раз.
— Как с планом, Сергей Сергеевич? — спросил Боровик, поздоровавшись.
Григоренко улыбнулся:
— Михаил Петрович, я пришел проведать вас, узнать о вашем здоровье, а вы — о плане...
— Поправляюсь... В норму вхожу... Диету расширяю...
— Может, в отпуск после больницы? Взять бы путевку в Трускавец или в Моршин? А?