За любовь не судят
Шрифт:
— Это — честно?
Комашко поднял глаза:
— Ну, знаете, Сергей Сергеевич, не такой я все же подлец, как вы позволяете себе обо мне думать!.. Говорю так, как есть.
Григоренко опустился в кресло.
— Спасибо за откровенность. Я вас больше не задерживаю... Дела можете передать Драчу.
— Драчу? — удивился Комашко, но тут же пожал плечами, какое, мол, мне теперь до этого дело. — До свидания!
Он протянул руку, но она повисла в воздухе.
Елизавета
— Пап, а теперь Люба будет приходить к нам? — спросила за ужином Иринка. В голосе ее чувствовались огорчение и тревога.
— Не Люба, а тетя Люба... А вот будет ли она приходить к нам или нет, об этом надо у нее самой спросить,— посоветовал Сергей Сергеевич и посмотрел на мать. Но та лишь легонько улыбнулась.
— Мы же вместе уроки готовили, а теперь...
— Теперь тебе помогать буду я, — прервал ее отец.
— Ха! Разве ты сможешь? Ты все забыл. А с тетей Любой так было хорошо!
— О какой это вы Любе говорите? — проговорила Елизавета Максимовна. — Случаем, не о той, которая приносила мне передачи?
— И часто она у тебя бывала? — удивленно спросил Сергей Сергеевич.
— Каждый день. Молоденькая такая, приветливая...
«Когда это она успевала? Я же просил — бывать в больнице раз или два в неделю, а она каждый день».
В это время трижды звякнул звонок.
— Тетя Люба пришла! — крикнула Иринка и бросилась открывать двери.
Переступив порог, Люба заметила на вешалке пальто Елизаветы Максимовны и тут же отступила, видимо, намереваясь уйти. Но Елизавета Максимовна подошла к ней, нежно обняла.
— Заходи, заходи, моя милая. Я очень благодарна тебе за все.
— Добрый день. С выздоровлением вас!
Щеки девушки пылали.
— Раздевайтесь, Люба. Поужинаете с нами.
— Спасибо. Я уже ужинала. Только на минутку забежала, Иринку проведать.
— Тетенька Любочка, а вы еще к нам придете?
— Приду, Иринка, приду. А сейчас меня дома ждут.
— Сереженька, проводи девушку. Стемнело ведь.
— Нет, нет, что вы, я сама дойду, — запротестовала Люба. — До свидания!
Когда Люба ушла и Иринка отправилась спать, Елизавета Максимовна сказала сыну:
— Вот такую бы тебе женушку, Сереженька!
— Скажете, мама, такое. Ей ведь всего двадцать лет. Девочка!..
— Ну, смотри, сынок, тебе виднее...
Остап идет, гордо расправив плечи. Правда, слегка припадает на правую ногу. Чтобы это меньше бросалось людям в глаза, он с силой опирается на самодельную палку. В конце коридора заглянул за стеклянную перегородку. Хотел было произнести привычное: «Привет, Люба! Привет, секретарь!» Но, удивленный, застыл на месте. За Любиным столом сидела незнакомая женщина.
Остап вежливо поздоровался и кивнул на дверь директорского кабинета:
— Один?
— Один... Вы по какому делу?
Но Остап уже открыл дверь, переступил порог.
— Сергей Сергеевич, можно к вам?
— Остап Вавилович!.. — Григоренко положил ручку на бумаги, вышел из-за стола. — Заходи! Заходи!
Крепко пожали друг другу руки. Посмотрели один другому в глаза. Улыбнулись.
— Рад, что ты наконец поправился. — Григоренко, как близкого друга, обнял Остапа за плечи. — Твоя мойка работает на полную мощность. Из главка шлют похвальные грамоты. Люди к нам за опытом едут. Это ведь чудесно! Пошли, сам увидишь, как работает.
— А где Люба? — спросил Остап.
— Ушла на строительство. Никак не мог удержать. А работник она чудесный...
— Какие еще новости у нас на комбинате?
— Вообще-то, об этом я не имею права говорить, но тебе скажу. Знаешь, Лисяк пошел в милицию и все рассказал. И как двигатель украли, куда и кому карбюраторы сплавляли, и как Капля подговорил Сажу поджечь дом деда Шевченко...
— Лисяк? Сам?..
— Да. Сначала он, правда, со мной посоветовался. Сказал, что желает навсегда избавиться от всего, что тяготит душу, что хочет жить новой жизнью, такой, какой ты, Остап, живешь. Так и сказал. Понимаешь? — Григоренко немного помолчал. — А знаешь, кто руководил всей шпаной? Капля и Сажа. У Капли в долг брали, ну, он их и использовал потом, как хотел. Почувствовав, что тучи над ним сгущаются, Капля удрал. Поймали его где-то в Омске. Сейчас идет следствие... А Лисяк работает за двоих. И говорят, что чарку обходит за тридевять земель. Видишь, что ты сделал с человеком. Это, скажу тебе, пожалуй, самая большая наша победа! Твоя победа!
Подошли к окну. На скамейке, под кленом, сидела Зоя, в руках у нее роскошным букетом пылали кленовые листья.
— Вдвоем, значит, пришли? — спросил Григоренко.
— Да, вдвоем.
— Почему же она не зашла?
— Стесняется.
— Чудесный она человек. Желаю вам счастья!
— Спасибо. Только неудобно как-то получается. Все в городе болтают, что чужую жену украл.
— Пускай болтают, — ответил Григоренко, — за любовь не судят. Так в народе говорят.
Остап неотрывно смотрел в окно на Зою. Григоренко взглянул на него и проникновенно, словно благословляя по-отцовски, произнес:
— Вам теперь жить да жить вместе. У вас теперь даже кровь одна...
— Мне сказали... Я так благодарен... Но суть не в этом...
Остап умолк и опять посмотрел на Зою. Она продолжала складывать кленовые листья в букет. Словно почувствовав взгляд Остапа, Зоя подняла глаза и радостно улыбнулась ему.
— Да, понимаю... Не в этом суть... — тихо повторил Сергей Сергеевич и подумал: «Счастье их в том, что они нашли друг друга. Нашли! ..» Потом, тепло улыбнувшись, сказал: — Ну, иди... Иди к ней. Она, наверно, заждалась тебя!