За морем Хвалынским
Шрифт:
Алекса хотел усмехнуться, но что-то встрепенулось в его душе. Казалось, Ашавазда хочет вложить в него все свои силы, свое желание.
— Думай! Смотри!
Он посмотрел на каганец. Фитиль тлел, от него шел едва уловимый запах масла, и синеватый огонек готов был вот-вот угаснуть. Алекса вдруг воочию увидел — вот сейчас огонек увеличится, фитиль сильнее потянет масло из железного блюдца, пламя обожжет его руки…
— А-а-а!
Загремел, покатился каганец. Алекса вскочил, бросился к двери, тряся обожженными руками. Он вылетел на темную террасу, тяжело затопал по мягкому песку, царапаясь о колючие ветви. Сзади трещали кусты, и, когда неожиданно остановился, тяжело дыша, на него с ходу налетела Аппак, ударилась, охнула радостно:
— Ты живой!
— Мертвый не побежал бы, — перевел он дыхание.
— Ой, я чуть не умерла, когда полыхнуло! — радостно сказала она. — Он злой демон. Когда он смотрел на тебя, я сама видела, как изо рта у него выглядывали клыки!
— Никаких клыков не было! — засмеялся Алекса. — Лучше идем домой. Не хочу больше никаких чудес. Все это от нечистого.
Поднял голову и с удивлением увидел, что небо над ними звездное. Видимо, это ветер, который внезапно поднялся, разогнал тучи. И хорошо, что разогнал…
Разбудил их голоса Спитагда:
— Беда подступает к нам, беда! Черная вода под вашим домом, посмотрите — она уже под порогом!
Алекса вскочил испуганно. Спал неспокойно. Просыпался в бреду. А согнутый, скрюченный сумасшедший входил в дом, голося свое, как всегда.
Оказалось — умерла жена Ашавазды Аната.
Пришли старая обмывальщица и двое ее сыновей, которые жили неподалеку. Они и понесли женщину на площадку башни, а сзади понуро плелись старенькие женщины, пели: хвала великому богу Ахурамазду, который заберет к себе человеческую душу. Ашавазда шел за носилками пьяный и, назло старшим, которые взглядами проводили процессию, веселый. Проходя мимо Алексы, подмигнул ему, а старый Нармурад только плюнул и пошел себе в дом.
И все же Алекса надел синюю кабу [89] , будто и правда умерла родственница, и целый день видел, как неприметно, по одному, собиралось над каменной башней воронье и медленно приплывали огромные грифы. Значит, демон Насуш вошел уже в тело покойницы, оно было нечистым и собирало других демонов. Алекса думал о чуде с огнем. Мысли плыли неуверенно. Может, показалось вчерашнее? Может, вошли в него чары? Страшно!
Однако ночью, когда уснули Аппак и Нармурад, он плотно завесил тканым ковриком дверь мехмонханы [90] , зажег каганец, окружил его руками так, чтобы было тепло ладоням. Снова, как вчера, представил себе, как разгорается слабый огонек, как вспыхивает в комнате свет… Представлял до напряжения, до пота на лбу. Но ничего не происходило: все так же спокойно тянулся вверх желтый язычок огня, слегка потрескивал фитиль.
89
Каба — халат. Синий цвет — на Востоке символ печали.
90
Мехмонхана — комната для гостей.
Он опустил руки. Значит, все выдумка. Ашавазда посмеялся над ним. Может, он и правда не человек? Может, сам Ангра-Майнью [91] смотрел вчера на Алексу и насмехался, а потом подул на каганец, и пламя обожгло ладони?!
И вдруг почувствовал, что огонек вздрогнул, потянулся вверх, сильнее затрещал фитиль, и на мгновение пламя действительно ярко осветило комнату и угасло вновь.
Мгновение было долгим. Все правда. Есть в его руках какая-то таинственная сила. И значит, нужно научиться ею владеть. Чтобы помочь. Всем — Нармураду, Аппак и тем, кому еще можно помочь.
91
Ангра-Майнью — одно из имен демона зла.
Прошло немного времени, и далеко побежала его слава как лекаря по горным кишлакам. Не было теперь дня, чтобы в дверь их дома кто-то не стучал, не просил помощи. И не к Нармураду шли люди, а к молодому Аль-Исе, его стремились увидеть и от него получить облегчение. Понемногу в доме появился достаток.
Старый Нармурад относился ко всему этому сдержанно. Ни зависть, ни недоброе чувство не омрачали его лица. Он как-то незаметно превратился в помощника Алексы, делал лекарства, поил больных. Сам же Алекса теперь чаще всего «открывал» болезнь, называл ее. «Болезнь бывает разной, — говорил когда-то ему Нармурад. — Одна видна по пульсу, по дыханию больного. Но есть болезни, которые, будто тонкие иглы, заползают внутрь, и попробуй найди эту иглу!»
Алекса искал такие вот «иглы». Изжелта-бледное лицо, вспотевшие руки и хриплый кашель могли ему говорить о многом. Но когда человека приносят на носилках и он не может шевельнуть ногой или рукой, а глаза у него ясные и светлые — что тогда? Как найти таинственное, что заставляет руку или ногу шевелиться, действовать? Как изгонять злого демона, который вселяется в больного и делает его взгляд безумным?
И все же он нащупывал, учился ловить то настроение, то состояние, при котором можно было как бы перевоплощаться в человека, который лежал или стонал перед ним. Тогда почти безошибочно чувствовал, где впилась и не дает жить та таинственная «игла», где поселился злой демон, который так мучает живое, заставляет его страдать и проклинать свет. Мобед рассказывал в храме:
— Если человек проклинает свою жизнь, он тем самым будто бы отворачивается от светлых сил, от Агура-Мазды, и отдает себя темной, злой силе. И тогда радуются Ангра-Майнью и его шесть великих демонов зла: Андри, Эшма и другие.
— Вот потому, — учил когда-то Нармурад, — когда мы помогаем избавиться от злого духа, мы возвращаем человека светлым агурам — духам доброты и света. Вот почему лекарь стоит на почетном месте после жреца-мобеда.
Одолеть духов зла и вылечить больного удавалось Алексе не всегда. Часто он видел на лицах людей печать смерти, но мог только облегчить им последние минуты на земле. Но и этого было достаточно, чтобы люди всё чаще воспринимали его как одного из светлых духов — изедов, которые сошли на землю, чтобы помогать смертным. Даже Нармурад иногда смотрел на него со страхом и восхищением.
— За что Агура-Мазда выбрал меня, чтобы я спас тебя от смерти? — однажды сказал он. — Думается мне, что я умру легко. Чем более человека обременяют грехи и темные дела, тем тяжелее ему умирать. А ты меня выкупил… Да, выкупил! — с силой повторил он, но потом закашлялся, долго не мог успокоиться. — Сын мой, — закончил наконец, — я умру счастливо только после того, как отдам тебе Аппак.
— Она еще дитя. — Алекса сказал это неуверенно. Сам он видел, что девочка расцветала с каждым днем. Так красуется и будто спешит расцвести горная яблонька, зацепившаяся слабыми корнями за землю, которая накопилась за столетия в трещинах гор. Синие глаза ее, казалось, стали еще больше, щеки налились розовой молодой силой, и вся она покруглела, стала спокойнее и уже не бегала по двору, а шла легкой, упругой походкой, высоко неся голову с башней золотистых волос.
Алекса знал, что Аппак станет когда-нибудь здесь хозяйкой. Он свыкся с этой мыслью постепенно, но, когда свыкся, почти перестал думать о свадьбе. Никуда ничего не убежит, пусть подрастет Аппак, пусть все будет так, как идет… Все, что впереди, записано вечным каламом — пером Всевышнего! Он не торопился, глаза его были спокойны. И это беспокоило Нармурада, это заставило его в конце концов заговорить настойчиво. Он теперь часто сидел наверху, смотрел через свою трубу на небо — выбирал счастливый день для свадьбы.