За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском
Шрифт:
Несколько дней бродили кадеты по славному полю, воскрешая ход боя. Домбровский по обыкновению хорошо подготовился и «читал» это поле, как раскрытую книгу. У деревушки Утица он задержался. Почти все ушли дальше, а Ярослав рассказывал окружившей его небольшой кучке друзей:
— Здесь были позиции левого фланга, и это было самое слабое место русской армии, и Кутузов знал это и доносил Александру I, что это слабое место он постарается «исправить искусством». Хорошо сказано, правда? Но именно на левый фланг да еще на центр нацелился Наполеон. А Кутузов это разгадал и подтянул со Старой Смоленской
— Почему?
— Потому что именно сюда Наполеон направил 5-й польский корпус Юзефа Понятовского.
— Да так ли много их было?
— Много! Настоящий полноценный корпус. Две пехотные дивизии: 16-я генерала Красинского и 18-я генерала Княжевича, да кавалерийская дивизия Каминского, да артиллерия Каменецкого. В общем свыше десяти тысяч человек и полсотни орудий.
— Ну и что ж с ними стало?
Ярослав не сразу ответил. С минуту он молчал, глядя вдаль, словно видел и слышал дым и гром этого гигантского сражения. Потом сказал:
— К восьми часам утра польский корпус достиг вот этой деревни. Понятовский послал донесение маршалу Бертье, что начинает отсюда захождение в тыл Кутузову. Он был уверен, что впереди никого нет. Он торжествовал. Ну как же! Победу французскому оружию принесут поляки! И тут он неожиданно наткнулся на корпус Тучкова. Генерал Тучков с ходу контратаковал Понятовского и разгромил его.
Он снова замолчал и потом сказал хмуро:
— Обильно полито это место польской кровью…
Потом тряхнул головой, словно освобождаясь от тягостных мыслей, и сказал решительно:
— Но мы — военные, и мы обязаны сделать вывод из этого.
— Какой вывод? — спросил Арнгольдт.
— А такой, — ответил Домбровский, — что войсковая разведка — важнейший элемент армии и что для полководца дислокация противника должна быть так же ясна, как своя собственная…
В день отъезда из Москвы Ярослав вдруг вспомнил, что у него здесь есть родственники и что родители обидятся, если он не пойдет познакомиться с ними.
Хшонстовские жили в одном из переулков между Пречистенкой и Остоженкой. Переулок был извилист и покат, он находился на склоне к Москве-реке. На мостовой меж булыжниками росла трава, по тротуару гуляли куры. Ярослав остановился у одноэтажного домика, позади которого раскинулся сад. Дверь открыла нестарая женщина. Ярослав тотчас по поразительному сходству с отцом узнал в ней тетушку Дукляну Алексеевну. Когда он назвался, тетушка вскрикнула и бросилась обнимать его. Пришел из сада ее сын Юзеф Станиславович, старше Ярослава лет на десять, щеголь, с парой шикарных бакенбард на бритом важном лице. Он служил где-то в присутствии и имел чин титулярного советника. Под стать ему была его жена, пышная нарядная блондинка Наталья Осиповна.
Обед был чисто польский — бигос, фляки. Пан Хшонстовский, выпив два лафитничка «мьодовой», разгорячился и пустился философствовать на тему о мирном вживании поляков в организм русского государства.
— Покойный император Александр Павлович был наш друг, — разглагольствовал он, — нынешний не жалует нас. Но скажу тебе, кузен, по чести, есть и наша вина в этом…
Ярослав слушал с грустью эти конформистские рассуждения, столь знакомые ему по родному дому. Но не возражал — что толку! Опираться надо на пылкую свободолюбивую молодежь, а не на этих остывших примиренцев.
К концу обеда за тетушкой Дукляной прибежали люди из дома графа Комаровского, что на Малой Молчановке, — молодая сноха графа никак не может разродиться.
— Пообедать спокойно не дадут, — проворчал пан Юзеф, но, видимо, был доволен.
Схватив баульчик с инструментами, пани Хшонстовская наскоро поцеловала Ярослава, шепнула ему, что завидует брату Виктору («Житомир — это же почти Польша»), и, сев в карету, укатила.
Пан Юзсф предложил Ярославу перекинуться в банчок по маленькой. Но юноша, сославшись на военную дисциплину, попрощался и с чувством облегчения покинул тетушкин дом.
В ту пору шла Восточная война, которую иные называли Крымской кампанией. Домбровский с жадностью следил за ее течением. У него было двойственное отношение к событиям войны. Как польский патриот, он хотел поражения царской России. Как русский военный, — он страдал, когда наши войска терпели поражения. Он представлял себя на месте то Наполеона III, то Николая I. Будь он французским императором, он нанес бы России решающий удар через Польшу. Будь он русским императором, он потопил бы англо-французскую армию в Черном море.
В своем маленьком тесном кружке кадеты живо обсуждали действия сторон.
— Англичане плохо сражаются, — утверждал Ярослав.
— Но русские еще хуже! — кричал горячий Казимир Грудзинский.
Потебня перебивал его:
— Война разоблачила Николая. Война показала всю немощь его политики. Сила России оказалась дутой. Все показное.
— А героизм русского солдата? — сказал вызывающим тоном Залеский.
Домбровский поднял голову. Он накануне читал последний — шестой номер «Современника» и до сих пор был под впечатлением одного очерка, помещенного там.
Он предложил товарищам послушать его. Согласились.
«Утренняя заря только что начинает окрашивать небосклон над Сапун-горою…» — начал Ярослав своим негромким выразительным голосом.
Слушали, затаив дыхание. Залеский внимательно оглядывал всех своими блестящими глазами. Во взгляде его было такое торжество, словно он сам написал этот очерк.
«Вы ясно поймете, — читал Ярослав, подходя к концу, — вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский…»
— Как называется? — спросил Вессель.
— Название простое, — сказал Домбровский, закрывая книгу. — «Севастополь в декабре месяце».
— А кто написал? Видать, опытное перо.
— И ясно, — сказал Врочиньский, — что автор сам оттуда. Кто ж это все-таки?
Домбровский пожал плечами:
— Не все ли равно! По-видимому, фронтовой офицер. Он и имени своего не подписал. Только буквы: Л. Н. Т.
Всезнающий Залеский заявил:
— Имя известно: граф Лев Николаевич Толстой, поручик, артиллерист.