За нашу и вашу свободу. Повесть о Ярославе Домбровском
Шрифт:
— Ты не видел его в бою, — возражал Гедройц.
— Братцы, я знаю, на кого похож был Ярослав, — заявлял поручик Пересветов.
Они сидели в палатке при свечах и играли в банчок.
— На кого? — заинтересовались друзья.
— На штатгальтера Нидерландов Вильгельма Оранского, — важно заявил Пересветов, самый образованный из всей компании, — того самого, которого прозвали Молчаливым…
— Да, ваш поляк не из разговорчивых, — заметил Бровцев.
— …И такой же у него, как и у Вильгельма, огненный темперамент, — закончил Пересветов. — В нем храбрость двух народов. От русских
Бровцев проигрывал и был в дурном настроении. Он проворчал:
— Вечно за книгами. Компании чурается. Польская фанаберия!
Прапорщик Гедройц сказал холодно:
— Тот, кому не нравится Домбровский, будет иметь дело со мной.
Небольсин поднял голову от карт:
— Душа моя, не задирайся.
А Бровцев поспешил сказать:
— Да нет, князь, вы меня не поняли, я ничего против него не имею. Но просто странно: всегда за книгами.
— А ничего странного, поручик, — сказал Небольсин. — Домбровский готовится в Академию генерального штаба.
— А что, господа, — предложил Пересветов, — не послать ли нам за Домбровский? Пусть развлечется немного. Соорудим глинтвейн. Князь нам споет под гитару. Завтра тяжелый день. Повеселимся напоследок.
Все на него закричали:
— Ну-ну, не каркай!
— Тьфу, тьфу, чур меня!
— Стыдно, поручик! При новичке! А еще старый кавказец.
Когда вестовой пришел за Домбровский, тот нехотя оторвался от книг. Он действительно использовал каждую свободную минуту для занятий. В проспекте, который Ярослав выписал из Санкт-Петербурга, значилось:
«Для поступления в академию должно выдержать строгое испытание в русском, немецком или французском языках, в арифметике, алгебре, планиметрии, стереометрии, прямолинейной тригонометрии, в начальных основаниях артиллерии, в учениях: батальонном, стрелковом, эскадронном и линейном, в рассыпном строе и форпостной службе, во всеобщей истории до XVI столетия в главных ее эпохах, в особенности относительно России; в истории новейших времен, в особенности европейских государств, в географии всеобщей и в особенности государства Российского и соседственных с ним держав. Сверх того, требуется ясное понятие о ситуациальных планах и топографических картах».
Далее было сказано, что «соревнующиеся должны представить от начальников своих дивизий аттестаты о хорошей нравственности своей, отличном поведении и усердном исполнении всех обязанностей по службе».
Домбровский вздохнул, отложил учебник французского языка. Он считал неудобным отказываться от приглашения. Смахнул пыль с сапог и, глядя в осколок зеркала, причесался, подкрутил стрелы своих лихо закрученных мушкетерских усов. В этой страшной обстановке ожесточенных боев, малярии, жизни в грязных сырых землянках Ярослав сохранял на удивление опрятный, молодцеватый, свежий вид. Пуще всего он боялся опуститься нравственно и физически, чему вокруг себя он видел немало примеров. Он был подтянут душевно и телесно, на лице его, всегда чисто выбритом, лежало выражение решительности и отваги.
Когда Ярослав пришел в палатку к Небольсину, веселье было в полном разгаре. Однако посреди игры Небольсина вызвали к генералу.
— Отставить карты, — сказал он. — Пересветов, вари глинтвейн.
— Что за праздник?
— Не праздник, а проводы.
— Да что ты все загадками! — вскричал Бровцев. — Не томи!
Небольсин обвел офицеров значительным взглядом и сказал торжественно:
— Разделяемся надвое. Одна армия остается здесь и будет действовать на западе. Другая — на восток, к Чечне.
— Ну, а мы-то, мы? — нетерпеливо кричали офицеры.
— Проводы мне, — сказал Небольсин. — Меня на восток. А вы остаетесь на западе, здесь.
Поднялись крики:
— Вот так так!
— Здесь все же ближе к России!
— Но главное там! Там Шамиль!
— А здесь — Мухаммед-Эмин!
Один Домбровский молчал. Он хорошо знал Небольсина и видел, что тот сказал еще не все.
Он подошел к подполковнику, положил руку ему на плечо и спросил спокойно:
— А я?
Небольсин восхищенно улыбнулся: нет, от проницательности этого молодого офицера ничего не ускользает. А ведь он готовил ему сюрприз. Придется раскрыть его.
— Жаль мне с вами расставаться, друзья, — сказал подполковник со вздохом. — Да вы ведь знаете нашего Евдокимова: возражений не терпит. Уж он меня отпустил, вдруг возвращает. «А где, — говорит, — тот молоденький прапорщик, что в Адагумской долине придумал противу устава вооружить пехоту для отбития конной атаки двумя ружьями? Жив ли?» — «А как же, ваше превосходительство, говорю, подпоручик Домбровский после ранения вернулся в строй, ныне в полном здравии». — «Распорядись, — говорит, — о включении его в мои войска». Так-то, душа моя, Ярослав…
Глава 11
Война кончается
Вся боевая практика, которую Домбровский приобрел на черкесском фронте, показалась детской игрой по сравнению с трудностями Восточного похода. Он проделал с ожесточенными боями весь путь от Лабинских укреплений через Кабарду, Сванетию, Осетию до Чечни и далее до Дагестана. После боя, после каждого завоеванного куска земли войска останавливались и возводили долговременные укрепления. В названиях этих фортов отразились чудовищные тяготы чеченского похода: Внезапная, Бурная, Злобный окоп. На лодках, на плотах, а то и просто на бревне Ярослав переправлялся в Дагестане через стремительные горные реки — Андийское Койсу, Аварское Койсу. Связавшись веревками, Домбровский и его солдаты взбирались на крутые вершины и там с топорами в руках пробивались сквозь густые буковые леса.
Всюду таскал он с собой тючок с учебниками. Он положил добиться откомандирования на экзамены в академию не позже осени 1859 года. К тому времени, по расчетам Ярослава, война должна окончиться. Он бы с радостью уехал и сейчас. Эта война на подавление независимости кавказских народов все более становилась ему ненавистной. Но он не хотел портить свою безукоризненную боевую репутацию уходом с фронта. Он не мог также не признать, что каждый день войны обогащает его драгоценным боевым опытом, который он накапливал для своих высоких сокровенных целей.