За несколько стаканов крови
Шрифт:
Послышались голоса, но они не сливались в единый гул, ясно слышалось:
— Но это значит прогнуться…
— Отступить от принципов!
— Иначе не выжить! — провозгласила Королева. — Вы правы — нам предложено прогнуться. Но, прогнувшись сейчас, мы сможем распрямиться потом. Послушай меня, мой народ, мое племя! Тебя выбросили на обочину жизни, все вокруг подталкивает тебя к тому, чтобы ради глотка крови нарушить закон. Ты хочешь и дальше искушать судьбу? Напрасно: яд преступления уже у тебя в крови, и нужно добывать противоядие, а не ждать, что все обойдется. Слушай меня, племя мое! Этому государству нужна армия, и нас зовут служить в ней. Служба — это возможность жить, соблюдая законы приютившего нас государства. Я зову тебя, племя, не стоять в стороне и не ждать милостей судьбы, а действовать, прогнуться — чтобы распрямиться, отступить — чтобы победить!
— Мы с тобой! — крикнул кто-то, и остальные подхватили крик.
Персефоний протолкался к выходу, спустился по парадному крыльцу. Шум все накатывал со спины и бил по нервам. Если бы Персефоний чувствовал себя одним из тех, кто сейчас ликовал во дворце, он тоже не смог бы ничего возразить против аргументов Королевы, но он был отщепенцем, преступником, изгнанником, он смотрел со стороны и не мог отделаться от ощущения, что праздник начался не так уж спонтанно, как могло показаться на первый взгляд, и вовсе не факт возвращения ее величества послужил к нему поводом. Нет, просто некоторые из упырей — тот, с розовым значком, и другой, в мундире, и Задовский, и еще кое-кто — они были готовы и, может быть, уже давно, к тому, чтобы община хоть чуть-чуть, да отступила от древнего Закона. И радовались, и праздновали заранее, возможно что-то прослышав о результате переговоров между Королевой и вице-королем.
Знали, какая речь прозвучит этой ночью.
Глава 8
ВИСЛОУХИЙ ЗНАКОМЕЦ
Следующую ночь Персефоний провел в подготовке к отъезду. Так он это назвал, хотя подготовка свелась к трехминутному сбору саквояжа и трехчасовому бдению над картой империи. Каждое географическое название, на котором останавливался взгляд, вызывало необъяснимое отвращение. Он, конечно, уедет, даже хочет уехать — ведь он изгнан и совершенно не представляет, как можно остаться в общине, подчинившейся грубому, бессовестному давлению. И тем не менее думал только о тех, кто остается. О Королеве, о Задовском, о сотнях упырей, которые, чтобы получить свой стакан крови, идут записываться в кохлундскую армию.
Это ведь не об отдельных отрядах речь, такие отряды в каждой армии существуют, но вступление в них — личное дело каждого упыря, а никак не общины! Упырь и на статской службе лишается части общинных прав и обязательств, а на военной — почти всех. Так издревле заведено, и это правильно.
Злые языки говорят: упыри, мол, против войны, потому что войны грозят им жесткой диетой. Что ж, на все можно посмотреть с разных сторон и утверждать, будто увиденное под определенным углом и есть самая суть. Но дело в другом: упырь в армии — нарушение принципа нейтралитета. Он потенциальный убийца собратьев с противной стороны. Никто не осудит исполняющего долг, но такое дело не может быть делом общины.
А вот в Кохлунде — стало…
Здесь вообще слишком многое из невозможного сделалось явью. Не в упырях уже дело — всех захлестнуло. А чем? Волей лидеров суверенитета? Волей тех, что стоит за их спинами, потирая руки в ожидании наживы? Или — безволием? Всеобщим, всенародным… Безволием тех, кто закрывает глаза…
«Или уезжает — как я».
Нет, лично я-то ни при чем. Я — особый случай. Меня изгнали, я не могу остаться, а если бы остался, то что мог сделать?
То есть объективно я, конечно, понимаю: все это пустая болтовня. Каждый горазд так сказать — каждый и говорит. Если решительно никому не хочется ничего делать, глупо чего-то ждать.
Но с другой-то стороны: конкретно я — что могу? Один? Вот кабы все вместе…
Хотя, опять же, вместе — это с кем? С Задовским, что ли? Увольте. Тут нужен Тучко, и то, как сказать, что там еще получится, потому что с Хмуром — это всегда по-хмуровски, то есть ты вслед за ним, а не он за тобой…
Так Персефоний доводил себя до белого каления, пока его палец блуждал над картой. В очередной раз поймав себя на том, что неотрывно смотрит на какой-то Спросонск, пока в голове бурлит неудобоваримая каша доморощенной философии, Персефоний разозлился на себя и отправился в ближайший кабак. С теми деньгами, что у него теперь были, ничего не стоило купить свежей крови из-под полы, на любой вкус: и винную, и на девяносто процентов проспиртованную, и приморфиненную, и опийнонасыщенную.
Персефоний напился. Удовлетворения это не принесло, весь день его сон был переполнен бредовыми видениями, а когда он проснулся за час до заката, нашел себя в состоянии таком жалком, что плакать хотелось. Пожевав гематогена, он немного пришел в себя. Когда стемнело, в дверь постучали. На пороге стоял представительный упырь из паспортной службы. Глядя куда-то мимо Персефония, он уточнил его анкетные данные и вручил извещение об изгнании, брезгливо держа бумагу кончиками пальцев.
— Вам предписывается покинуть страну в кратчайшие сроки, — сухо сказал он.
— Вообще-то ее величество разрешила мне не торопиться с отъездом, — заметил Персефоний.
— И тем не менее каждая минута, которую проводит изгнанник среди верноподданных упырей, является оскорблением для них, — ответил визитер.
— Не беспокойтесь, я рассчитываю выехать завтра.
Глаза его собеседника округлились от ужаса и негодования.
— Что? Завтра? Вы с ума сошли!
— Раньше не могу, — отрезал Персефоний.
Визитер схватился за сердце.
— И то ладно… Завтра! Вам мало изгнания, вы хотите еще скрыться без выездных документов?
Персефоний ахнул: о бюрократической стороне вопроса он совершенно забыл.
— Да, конечно… Когда и где я могу их получить?
— Да уж сидите дома, мы сами доставим вам бумаги, господин изгнанник! Они будут готовы через неделю.
— Через неделю? Так зачем вы меня торопили?
— Так положено.
Неделя! Господи, что можно делать здесь целую неделю? Ехать, так уж поскорее… И вообще, позвольте, что за глупость такая: изгонять разумного без выездных документов? Ну, наверное, в Кохлунде сейчас все так и по-другому просто не получается.
Мысль опять напиться Персефоний гневно отверг, но в эту ночь его навестили знакомые упыри из молодых. Они сочувствовали, хотели узнать, что произошло, жаждали приободрить, давали советы и обещали помочь, как только «старичье» даст им встать на ноги и расправить плечи.
В общем, Персефоний еще две ночи пьянствовал и улизнул от заботливых товарищей, только когда они забыли о печальной причине веселья, переключившись на новые, уже радостные, известия: генштаб с удивительной резвостью подготовил необходимые приказы, и на закате нового дня военная комендатура объявила о начале волонтерского набора.