За несколько стаканов крови
Шрифт:
Ох, не к добру…
Глава 11
ХОРОШО СТРЕЛЯЕТ ТОТ, КТО СТРЕЛЯЕТ ПОСЛЕДНИМ
— УР-Р-РА!
Грянул разудалый марш, головы повернулись направо. Персефоний посмотрел туда и увидел сперва линейку пестрых штандартов, а потом и ряды бойцов.
Слово на балконе взял вице-король.
— Верные мои подданные! — катился над толпами его голос. — Дети мои! Нас предавали, но мы не согнулись! Вот мощь наша, защита наших интересов и опора суверенитета! Щит наших достижений и меч свободолюбивого духа! Вот…
Дальнейшая речь потонула
Гремят по булыжникам подкованные начищенные сапоги, поблескивает вороненая сталь ружей, плывут штандарты бригад. Солдатская поступь глушит прочие звуки, проникает в плоть и кровь, уже не музыка ее диктует — она создает музыку. Ближе, ближе и явственнее: шрром-шрром-шрром…
Если привстать на цыпочки, видно оркестр, притулившийся под балконом. Это эльфы, кажется, все та же «Цыганерия», дополненная популярной хоббитской группой «Ливерная четверка» и усиленная духовым оркестром Лионебергской консерватории.
Блещут медные трубы, мечутся, как обезумевшие, смычки. Лица серые — может, от того, что музыканты наготове с самого начала и предателей казнили всего в десяти шагах от них. А может, от попыток осмыслить наспех написанную партитуру.
Но музыка уже не важна.
Стучат сапоги, мимо толп, мимо огней — к Раде: шррам-шррам-шррам! Под балконом штандарты приподнимаются, взлетают руки бойцов, и раздается:
— Здравия желаю, пан гетман!
И где-то рядом все зудит и зудит:
— Ну что, они?
Хотя Дайтютюн, взявши в руки волшебную палочку, на которую наложено заклинание, усиливающее голос, внятно поясняет:
— Проходит первая бригада герильясов под командованием бригадира Хватко!
Он перечисляет, в каких боях отличилась бригада и на какую сумму принесла Кохлунду трофеев. И бригадир Хватко бледнеет на глазах: он, конечно, понимает намек на свои клады. Все они известны правительству! Эргоном на балконе улыбается, и Дайтютюн, не удержавшись, чуть кивает ему.
Персефоний всматривался в лица бойцов и вспоминал рассказы Тучко об осаде, о штурме железнодорожной станции. Может быть, молодой упырь чего-то не понимал, но лица этих матерых герильясов казались ему пустыми и равнодушными.
Еще бригада, еще… Так что же имел в виду фантом-романтик — неужели и Тучко сейчас появится? Однако бригады, очищенные от подозрений в предательстве, кончились, пошли новобранцы, а Хмурия Несмеяновича так и не было.
Тут совсем другие лица — молодые, восторженные. Горе тому, против кого они пойдут войной: до конца жизни не забудет этих почти детских лиц в растре прицела. Изведется, хотя будет знать: ничто иное не отрезвило бы одураченных юнцов…
На балконе движение: подошли поближе к перилам какие-то совсем незнакомые типы в заграничных костюмах. Подались вперед, внимательно, изучающе смотрят. Юнцы рады стараться:
— Здра-жела-пан-гетман!
— Вот, вот они! Первый левофланговый — гляди, каков молодец! Ура, даешь!
Семимильно-десантные войска были новшеством, лишь немногие армии в мире имели экспериментальные подразделения, и Персефоний против воли заинтересовался. За юнцами шли по Гульбинке, переваливаясь, неповоротливые фигуры в овчинных тулупах, под которыми виднелись ватники, в пышных ушанках, меховых штанах и валенках. На правом плече у каждого лежал боевой посох, через левое были перекинуты семимильные сапоги.
— Передовые магические технологии находят применение в наших вооруженных силах! Словно ангелы возмездия, громом с ясного неба готовы обрушиться на головы врагов наши славные семимильники…
Лица «ангелов возмездия» блестели от пота. Зудящий голос слева пояснял кому-то:
— Ну конечно, семимильная дуга — это практически выход в стратосферу…
Опять новобранцы, потом артиллерия, боевая маготехника: ДОТы на курьих ногах, бронированные повозки с фениксами и жар-птицами. Потом и упыри прошли, вызвав немалое оживление среди иностранцев на балконе.
Опять добровольцы, но уже не юнцы — разумные постарше. Эта часть называлась Второй Добровольческой дивизией и представляла собой странное зрелище: шеренга ровная — шеренга кривая. Но иностранцам, кажется, понравилось, а Дайтютюн и Эргоном были в восторге.
Тут уже не было единого выражения на всех лицах. Персефоний глядел и угадывал (быть может, ошибаясь) лавочников и мелких служащих (они шагали криво и глядели вокруг себя с неуставным любопытством), бывших полицейских и пожарных (первых частично, а вторых полностью расформировали из-за отсутствия финансирования, и они, проходя под балконом и приветствуя правителей, явно продолжали в уме подсчитывать, хватит ли солдатского жалованья, чтобы оплатить семейные долги).
В одной из кривых шеренг выделялось лицо, состоявшее, кажется, из одной только бороды. Борода была явно накладная и смотрелась до ужаса нелепо. А вот глаза над ней показались Персефонию знакомыми. Он присмотрелся и вздрогнул. Тучко! Нет, не Хмурий Несмеянович — Жмурий. Он шагал со старым кремневым ружьем на плече, старательно изображая неотесанную деревенщину, однако не таращился по сторонам. Взгляд его был прикован к затылку разумного, идущего через шеренгу впереди.
И вот это уже был Хмурий Несмеянович. Он тоже изменил внешность, но более умело, пожалуй, если бы не внимание его брата, Персефоний не признал бы бригадира. Висячие усы свои Хмурий Несмеянович не сбрил начисто, как, наверное, поступил бы на его месте каждый, а превратил в две щеточки, придававшие ему кошачий вид. И бороду наклеил, но не чрезмерную, как Жмурий, а под стать усикам — жиденькую донкихотовскую мочалочку. Парик надел с прической на закордонский манер, оделся в бюргерский камзол — и вышел из него вполне убедительный накручинский мещанин, который думает, будто следит за веяниями моды.
Образ этот нарушался только боевым посохом — оружием профессионального военного, а никак не добровольца, но Вторая Добровольческая была вооружена весьма пестро, и несоответствие не бросалось в глаза.
Бывший бригадир шагает с пустыми глазами — будто совсем нет больше Тучко. Жить ему незачем, умирать не за что. Однако обреченный взгляд не вязался с хорошо продуманной и тщательно исполненной маскировкой. У обоих Тучко что-то на уме… То есть у Жмурия понятно что, он наконец-то выследил брата. А вот у Хмурия Несмеяновича — поди догадайся, хотя сердце и сжимается от скверного предчувствия…