За перевалом
Шрифт:
— Ясно! — Ило повернулся. — Человек — это то, что надо превзойти, так?
— Да…
— Ты и не подозреваешь, насколько стара эта мысль, не знаешь о массовых преступлениях — гнуснейших, постыднейших в истории человечества, — которые творились под прикрытием ее. Альдобиан мог бы об этом порассказать: о сверхчеловеках, о белокурых бестиях, метивших поработить и истребить «неполноценные» народы… Нет-нет, — он поднял руку на протестующее движение Эоли, — я понимаю, что твои помыслы не имеют с этим ничего общего. Больше того, сама мысль о человеке как этапе, ступени в бесконечном развитии
И все было кончено в пять минут. Пять поворотов терморегуляторов на автоклавах — к высоким, смертельным для бактерий температурам. Набранная на пульте команда автоматам Полигона: вытеснить атмосферу горячим фторо-хлористым газом. И последнее: сунуть между полюсами электромагнита кассету с магнитофильмом-отчетом, включить и выключить ток.
Потом Ило вставил эту кассету в записывающее устройство, продиктовал:
— По причине, объявить которую не считаю возможным, я, Иловиенаандр 182, учитель, уничтожил отчет, выходные препараты и опытный Полигон исследовательской работы по теме «Биоколонизация». Считаю, что попытка заново исследовать тему может быть допущена только при условии определения человечеством перспектив своего развития не на ближайшие века, как сейчас, а на сотни тысячелетий… — Голос его хрипел.
Эоли в оцепенении смотрел на сферодатчик. Там, за прозрачными стенами Полигона, в клубах ядовито-желтого газа бурели и съеживались листья, никла, рассыпалась в прах трава, метались, не зная, куда убежать, зверушки: кидались на кусты, лезли на стены, опрокидывались, предсмертно сучили лапками — дохли. Умирала созданная ими жизнь.
…Запутанные многовариантные пути. Их блестящие нити возникают из тьмы бесконечного прошлого, уходят во тьму бесконечного будущего; из всевозможности через реальность во всевозможность. Лязг переводимых стрелок — и огнедышащий поезд человеческой истории с грохотом промчал мимо них… не туда. Они, жалкие стрелочники, изменили путь Истории! Эоли казалось, что он видит эти пути, слышит лязг и грохот.
— А представь, что кто-то так попытался уничтожить другую составляющую всех проектов: Залежь антивещества в Тризвез-дии, — сказал из-за плеча Ило; голос его все так же похрипывал. — Ничего бы не вышло, там загорелась бы четвертая звезда, возбудился бы космический процесс на миллионы лет. Энергия — реальность, которую не перечеркнешь. А здесь раз-раз… и как не было. Тоже есть над чем подумать.
Эоли обернулся — и не сдержал возглас изумления: старый биолог будто покрылся паршой. Кожа ног, рук, груди, шеи была в сыпи, прыщиках, язвочках; из них кое-где выступала кровь.
— Что с тобой?!
— А… сейчас пройдет.
Ило опустил голову, постоял спокойно — и вернул телу нормальный вид. Но в памяти Эоли увиденное запечатлелось навсегда.
— И как же ты теперь, Ил?
— Никак теперь. Все. Улетаю в Лхасский интернат исполнять последнее дело в жизни.
— Когда?
— Сейчас. Именно сейчас, ни с кем не прощаясь. Еще проводы мне устроите, по-хорошему меня помнить будете. Не надо, не за что меня теперь вспоминать по-хорошему! Если так кончать работу — зачем начинать?!
— А кстати, зачем? Ты, видящий на двадцать ходов, не мог не предвидеть и глобальный вариант.
Ило вместо ответа коротко мотнул головой в сторону портрета Инда. «Ах, да…
"Не говорите мне о вещах, возможных в принципе", — вспомнил Эоли. Третья кнопка во втором ряду… Хотел убедиться».
От портрета взгляд его скользнул за окно: там была фиолетова; тьма.
— Уже ночь, куда ты полетишь!
— И хорошо, что ночь. Никого и ничего не хочу видеть.
— И Ли? Она будет плакать.
— И Ли… Слушай, не добивай ты меня — отпусти!
— Разве я держу? Прощай без слов… Ило! — окликнул он биолога уже в дверях. — Ты забыл нажать еще одну кнопку.
— ? — Тот остановился.
— Ту, которая отключила бы меня. Я ведь могу повторить ра(- Не сомневаюсь в этом, — помолчав, сказал Ило. — Как том, что ты не сделаешь этого… до тех пор, по крайней мере, пока не ответишь себе — не другим! — на все вопросы. На твою «кнопку» я давил девять лет и сегодня полдня.
Прощай! Не ищи меня без нужды.
…Теперь ему осталось одно: лететь во тьме под звездами над тихой Землей, лететь и лететь, а когда кончится заряд в биокрыльях, гнать их своей силой — до полного изнеможения, чтобы потом упасть где придется, уснуть мертво, а потом снова лететь, или идти, или ехать… Чтобы все поскорее осталось позади.
9. НОЧЬ В ЛЕСУ
— Ли, а почему Ило называют «учитель»? И еще с таким пиететом. В каком смысле — учитель?
— В самом прямом: он может воспитывать детей.
— Помилуй, кто этого не может!
— О-о! В твое время так считали? Тогда все ясно…
Человек не знает своего будущего — и это, может быть, даже к лучшему. Вот Ли: неотвратимо близятся часы, когда она переживет горе и будет — прав Эоли — плакать. А сейчас ее голова лежит на плече любимого; она счастлива.
…Тогда, опустившись, они свернули крылья, шли лесными тропами, не спеша и отвлекаясь. Серо-белый венец корпуса Ило маячил над деревьями далеко впереди. Вечер был тихий и теплый, хотя темнело по-январски рано. Ли споткнулась о корень, ушибла палец. Пришлось сделать привал на продолговатом пятне мягкого мха под дубом.
В лесу стояла та глубокая тишина, которая бывает при переходе к ночи — когда земля будто сама к себе прислушивается. Шелестнули листки на ветке — и замерли. Стрекотнуло в траве насекомое — тоже стихло. В просветах между деревьями драгоценно сверкали звезды.
Ночь надвигалась темная, новолунная. Они видели только звезды да друг друга — слабо светящиеся силуэты на примятом мху. Какая-то птица со светлыми глазами и зобом утроилась на ветке над ними на ночлег.
У Берна было приподнятое настроение, впору заговорить стихами. «Вечны звезды над нами… вечен шелест листьев… вечна и ты, любовь!» Он тихо засмеялся.