За пивом! Крупнейший пивной забег в истории, воспоминания о дружбе и войне

Настоящее издание печатается с разрешения

Folio Literary Management, LLC.

Дизайн обложки Дмитрия Агапонова

Перевод с английского Виктории Зариповой

Как-то в ноябре 1967 года мы коротали студеный вечер «У Дока Фиддлера». В излюбленном нашем пабе в Инвуде, на Манхэттене, на Шерман-авеню, 264, что на перекрестке с Ишам-стрит. За стойкой там трудился Джордж Линч, хотя все мы величали его Полковником. Почетное прозвище, ведь в армии он дослужился лишь до рядового первого класса. Зато, что касается патриотизма и военной истории, – тут он был большим энтузиастом.

В свое время Полковник реквизировал пустырь на углу и водрузил там здоровенный флагшток – вроде тех, что можно увидеть в Центральном парке или перед каким-нибудь правительственным зданием. Он, кстати, все еще там. Каждое утро Полковник торжественно поднимал звездно-полосатый флаг и спускал его на закате. А на День поминовения [1] и День независимости [2] устраивал шествия по Шерман-авеню и выжимал все свои связи, чтобы придать парадам необходимую внушительность. Он уломал Билла Ленахена, командира резерва Корпуса морской пехоты в форте Шайлер (сейчас в этой старой крепости прошлого века на Трогс-Нек [3] устроились музей и Морской колледж Университета штата Нью-Йорк), на полном серьезе командировать для участия в маршах морских пехотинцев. Теперь же, когда шла война во Вьетнаме и множество наших мальчишек тянули там солдатскую лямку, эти его усилия стали еще более упорными.

Это именно по просьбе Полковника Финбар Дивайн, башнеподобный мужик, который жил выше по улице и был тамбурмажором оркестра волынщиков и барабанщиков Изумрудного союза Департамента полиции Нью-Йорка [4] , шествовал в меховой гусарской шапке с перьями во главе парадного клина музыкантов в килтах, подбрасывая и вонзая в небо тамбуршток. Отец Кевин, брат Финбара и настоятель в приходе Доброго Пастыря, собирал священников, монахинь и детей из католической школы. А третий из братьев Дивайн служил аж в Федеральном бюро расследований, однако Полковник и его каким-то образом убедил сколотить отряд из агентов ФБР, которые маршировали вместе со всеми, забыв о всякой секретности. Полковник был восхитителен в своей одержимости.

Парней, вернувшихся с войны, он привечал по-королевски. «У Дока Фиддлера» за выпивку с них не брали ни цента. А в доме за углом, что мы прозвали «казармами», он соорудил в своей комнате двухъярусную кровать из списанных армейских излишков: на одной койке спал сам, а другую держал для любого солдата, который нуждался в ночлеге по дороге домой.

За своей стойкой в пабе он был царь и бог. Он слушал вас и посмеивался. И сам мог рассказать какую-нибудь байку, не хуже вашего ирландского дедушки, – на дюжину разных голосов, ни разу не сбившись, и вдобавок с такой концовкой, что можно со смеху помереть. Но если надо, он вспоминал о суровости и тех, кто в его вахту распоясывался и вел себя по-свински, быстренько вышвыривали за борт.

Последние новостные сводки о Вьетнаме ужасно огорчали Полковника. Антивоенные поначалу протесты становились все больше… как бы это сказать… антисолдатскими, что ли. Их мишенью был уже не только и не столько президент Линдон Б. Джонсон, который лишь обострил конфликт, доставшийся ему в наследство от Кеннеди, и увеличил наши войска с 16 тысяч до полумиллиона. И даже не генерал Уильям Уэстморленд, командующий вооруженными силами США во Вьетнаме и просивший задействовать еще больше солдат. Протестующие нацелились теперь на самих призывников. И на ветеранов, вернувшихся домой из ада, который они не могли описать словами. Нам говорили, что, когда наши инвудские мальчишки приходили в призывной пункт на Уайтхолл-стрит – а многие были еще столь зелены, что их провожали отцы или старшие братья, – их там встречали пикетчики с плакатами «Солдаты Армии США – убийцы!».

Все это как раз показывали в новостях, на телевизионном экране над барной стойкой, и Полковник не скрывал своего отвращения.

– Вы хоть представляете себе, как это деморализует? Они там выполняют свой долг! – рычал он. – Мы просто обязаны что-то для них сделать!

– Верно! – заорали все.

– Показать, что мы их поддерживаем!

– Твоя правда! – грянули голоса еще громче.

– Кому-то надо смотаться в ‘Нам [5] , отыскать там наших соседских парней и выставить каждому по пиву!

– Точняк! Погоди-ка… Что?!

– Вы меня слышали! Доставим-ка им отличное пиво и новости из дома. Э-э… приободрим наших, так-то! Пусть они знают, что мы рядом – на каждом шагу!

Полковник скрестил руки на стойке и пристально посмотрел мне в глаза.

– Вот что, Чики, – сказал он, – не одолжишь свою моряцкую карточку?

Это прозвучало скорее как приказ, чем как просьба.

Я тогда служил в торговом флоте и ходил на танкерах и других гражданских судах. Поступил туда после четырех лет в Корпусе морской пехоты США, в начале шестидесятых.

И моряцкая карточка у меня была – называлась «удостоверение Z», нечто вроде военного билета. На ней красовалась фотография и годы службы. Такие выдавались береговой охраной США и заменяли собой паспорт. В моей вдобавок значилось, что я могу обращаться с боеприпасами, потому что у меня остался военный допуск.

– И зачем это она тебе понадобилась? – спросил я.

– Проберусь на один из тех кораблей, что таскаются во Вьетнам, – ответил он, – и приволоку выпивку нашим ребятам.

Во время войны гражданские не могли вот так запросто слетать из Штатов во Вьетнам без армейского пропуска. Не то чтобы кто-нибудь вообще мечтал провести весенний отпуск в живописных окрестностях Дананга [6] , но все же…

Однако Полковник никак не мог «одолжить» мою моряцкую карточку, чтобы уплыть в зону боевых действий. Во-первых, он знать ничего не знал о нашем моряцком деле. А во-вторых, спутать нас было бы трудно. Возьмите лет десять разницы в возрасте да прибавьте мою рыжую шевелюру – нечего и думать. Кроме того, сама идея была диковатой, разве нет?

Я уставился на него, пытаясь понять, серьезно ли он говорит.

Ей-богу, серьезней не бывает.

К концу 1967 года Инвуд успел похоронить уже двадцать восемь ребят – чьих-то друзей и братьев. Всех забрал Вьетнам. И на похороны сходились люди со всей округи, знали они того мальчишку или нет. По меньшей мере половину призвали сразу после средней школы, лет в восемнадцать или даже семнадцать. В семнадцать еще требовалось разрешение от родителей, будто для школьной экскурсии – эдакой воскресной прогулки в девять тысяч миль, с которой они, правда, могли никогда не вернуться. Среди парней, поступивших в колледж, многих призвали сразу после выпуска, а другие считались в резерве вплоть до двадцати шести.

В Инвуде как-то не было семейных врачей, стряпавших справки о нервном расстройстве или там плоскостопии. Не водилось и умников, играющих в бесконечные отсрочки по учебе, вроде будущего вице-президента Дика Чейни, который накопил аж четыре таких в колледже плюс еще одну – про запас. Да и до канадской границы от нас, прямо скажем, не сразу добежишь.

Взять Майка Морроу, нашего общего с Полковником друга. Майка накрыло минометным огнем в бою при деревушке Сом-Бо [7] . Ему едва исполнилось двадцать два, когда его рота и три других из 1-й пехотной дивизии угодили в засаду в так называемой зоне высадки X-Ray, где им пришлось иметь дело с двумя тысячами бойцов Вьетконга [8] . Что ж, кровавый счет, как отрапортовало правительство: они потеряли 222 человека, мы – 39, а дома как раз стартовало «Лето любви» [9] . А с двадцатитрехлетним Джонни Кнофом мы расстались 1 ноября 1966-го. Его убили в День всех святых, когда его мать молилась за него в церкви.