За последним порогом. Паутина. Книга 3
Шрифт:
– Мне не нравится слово «следят», – заметил я. – Давай лучше говорить «присматривают». Следить за ними ведь и в самом деле не надо. Нужно всего лишь обращать внимание на необычные вещи – странные зачисления на счёт, непонятные знакомства, нетипичную активность. Но продолжай, Антон, извини, что прервал.
– Да, господин, – кивнул он. – Стало быть, мои люди, которые присматривают за Есенией Ждановой, заметили странное поведение. Ну знаете, как бывает у дилетантов, которые опасаются слежки? Они постоянно озираются, резко меняют направление движения, внезапно останавливаются и начинают рассматривать зеркальные витрины. В общем, действуют, как шпионы в визионе, так что всем прохожим сразу становится любопытно, что происходит.
– Стало быть, наша Есения вдруг забеспокоилась о слежке? – заинтересовался я. – Рассказывай дальше.
– Мои люди, естественно, тоже обратили на это внимание. Она немного попетляла, потом села в машину, причём без шофёра, вела сама. Парни проследили её маршрут и выяснили, что она направлялась в Холынку.
– Холынку? – переспросил я.
– Городская тюрьма [5] общего режима для совершивших преступление впервые. Причём преступление не из списка тяжёлых. В общем, тюрьма для мелких преступников.
5
В нашем мире Холынка – маленькая речка на юго-востоке Новгорода, приток небольшой реки Мсты. Судя по названию, тюрьма расположена где-то в её районе.
– И что она там делала?
– Пока не знаем, ищем подходы к сотрудникам тюрьмы. Я прошу разрешения на полную разработку.
– Не надо никакой разработки, Антон, – вздохнул я. – Подходы к тюремщикам ищи, конечно, в жизни всё пригодится. А что касается Есении, то я знаю, что она там делала. Она была у меня буквально час назад и всё рассказала.
– Надо же, как совпало, – удивился Кельмин.
– Я в совпадения не верю, и ты тоже не верь, – посоветовал я. – А вот во что я легко поверю, так это в то, что она засекла твоих парней и решила идти признаваться самой, пока ей не начали задавать неудобные вопросы. Кстати, то, что она заметила слежку, многое говорит о качестве слежки. Не думаю, что она проходила какую-то специальную подготовку, наверняка твои остолопы просто слишком мелькали. Хотя её биографию на всякий случай незаметно проверь.
– Проверю, – кивнул он. – Но я не думаю, что найду там что-нибудь. И скажу прямо, если позволите – я вообще не верю, что есть смысл присматривать за слугами семейства. Мы все клялись на крови, никто из нас просто физически не сможет предать.
– Физически не сможет, говоришь, – усмехнулся я. – Знаешь, Антон, я предпочёл бы тебе это не говорить, но ты обязан знать: клятва не препятствует предательству. Затрудняет, но не так уж сильно. Кстати, в отношении наших сотрудников я предпочитаю слово «нелояльность». «Предательство» – это всё же слишком серьёзное слово, не стоит его употреблять без веских оснований.
– Как это клятва не препятствует предательству? – в полной растерянности переспросил Кельмин. Похоже, я его ввёл в состояние культурного шока – он и мне не может не верить, и принять крушение незыблемой истины тоже не может, вот и разрывается.
– Понимаешь, это одна из тех вещей, о которых люди слышат с детства, и настолько к этому привыкли, что даже не пытаются подвергать сомнению. Это что-то вроде абсолютной истины. Кто знает, тот молчит, но если бы ты немного подумал, то и сам бы всё понял. Это же очень просто – предатель никогда не считает себя предателем. Ну вот для примера представим такую ситуацию: мать кормит ребёнка с ложечки чем-то очень вкусным. И в один прекрасный момент, когда он доверчиво разевает рот, она вливает туда горькое лекарство. Это предательство?
– Ну какое же это предательство? – неуверенно возразил он.
– В чистом виде предательство, – хмыкнул я. – Подлый обман доверившегося тебе близкого человека. Для ребёнка это будет драмой, возможно. Мы просто не воспринимаем это как предательство, потому что понимаем, что
Кельмин медленно кивнул, начиная осознавать ситуацию.
– И точно так же тебя можно подвести к мысли, что, например, я веду семейство к пропасти, и если меня не остановить, то мы все обречены, и что единственный способ спасти семейство – это убить меня. И для тебя это будет не предательством, а спасением семейства от безумного главы.
– Меня к такой мысли подвести невозможно, – угрюмо возразил он.
– Не зарекайся, – усмехнулся я. – Грамотный манипулятор может очень многого добиться, действуя издалека и постепенно. Ну хорошо, с тобой не получится, с кем-то другим получится. Это просто пример, что умелой манипуляцией человека можно убедить практически в чём угодно. А есть ещё люди, для которых имеют значение только они сами. Для таких незамутнённых личностей другие люди – просто тени, декорации в театре. Для них концепция предательства вообще не имеет смысла, для них любая клятва недействительна. Ты ведь не можешь предать декорацию, верно?
Правильней было бы сказать, что такие воспринимают других людей как неписей в онлайновой игре, но этот мир ещё не дошёл до виртуальности, так что пришлось подбирать подходящую аналогию.
– Я понял, господин, – мрачно сказал Кельмин. – Действительно, всё просто. И какой тогда смысл в этой клятве на крови?
– Смысл есть, конечно. Смысл был бы, даже если бы эта клятва была просто словами. Любая клятва ограничивает. Ты, кстати, не болтай о нашем разговоре – хоть это и не секрет, болтать об этом всё равно не стоит. Кто способен додуматься сам, тот и додумается, а кто не способен, тому и не надо.
Я вдруг поймал себя на том, что начал вести себя в духе этого мира. Раньше меня всегда поражала такая повсеместно принятая позиция: «это не секрет, мы просто об этом не говорим», и вот теперь я и сам так говорю и делаю. Похоже, полностью проникся.
– Даже мысли не было болтать, господин, – хмуро сказал Антон. Выглядел он подавленно – осознание, что на клятвы больше нельзя полагаться, радости ему явно не добавило.
– Ну и ладно, – согласно кивнул я. – Не бери это в голову, просто имей в виду, что такая вероятность есть. Для того и нужно приглядывать за слугами, чтобы вовремя выявить попытки манипуляции или выверты психики. Но мы сильно отвлеклись от истории со Ждановой. История там простая: у Есении есть племянник, сын её покойной сестры. Мы про него даже не знали, потому что интересуемся только ближайшими родственниками, однако он жил с ней с восьми лет и был ей как родной сын. Сейчас ему девятнадцать. Год назад он связался с какой-то уличной бандой и стал соучастником грабежа. Или, возможно, не стал – Есения настаивает, что его подставили. В результате он получил семь лет, а остальные участники свалили всё на него и отделались условными сроками.
– Что-то много ему дали, – заметил Кельмин.
– Получил по максимуму. Потерпевшего там избили, а он оказался организатором и главным исполнителем.
– А остальные, стало быть, просто в стороне стояли?
– Получается так, – согласился я. – Во всяком случае, судья в это поверил. Ну, или сделал вид, что поверил.
– А почему она сразу нам не сказала?
– У них отношения напряжённые, у подростка переходный возраст и дурь в голове. Есения живёт в нашем поместье, а он в её старой квартире. Она даже не сразу узнала, что он в тюрьме, ну и стыдно ей было в таком признаваться. Хотя я думаю, что она в любом случае вскоре бы ко мне пришла, уже успела понять, что своими силами сделать ничего не может. В общем, надо в точности выяснить, что там на самом деле произошло. Если действительно дело обстоит именно так, как она рассказывает, то я попрошу князя его помиловать, а ты проследишь, чтобы бывшие друзья обходили его по другой стороне улицы.