За правое дело (Книга 1)
Шрифт:
— Что ж, как будто притихло, — сказал: Чуйков, — давайте выпьем за Севастополь.
И едва он произнёс эти слова, вновь сверху послышался воющий звук, и страшный удар потряс блиндаж, затрещало крепление, сквозь лопнувшие доски посыпались на стол пыль и труха.
В пыли на мгновение потонули все предметы и лица людей, и лишь слышались взрывы то справа, то слева, сливающиеся в один потрясающий барабанный звук
Когда пыль стала оседать, командующий армией, кашляя и чихая, посмотрел на стол, на чудом уцелевшую и продолжавшую гореть лампу, на опрокинутый, упавший
— Ну и попали мы с вами в Сталинград, за какие грехи? И столько детского удивления было в его улыбке, и такой человеческой, солдатской простотой прозвучали его слова, что все, слышавшие его, невольно усмехнулись.
Адъютант, растирая ладонью ушибленную голову, доложил:
— Товарищ командующий, один сотрудник штаба убит, двое ранено, разрушен блиндаж коменданта штаба.
А командарм, вновь суровый и напряжённый, посмотрел на растерянное лицо адъютанта и резко сказал: ему:
— Связь, связь мне немедленно восстановить!
— Нет, в Сталинграде круче, чем в Севастополе, — повторил дивизионный комиссар понравившуюся ему фразу.
— А что же, конечно, круче, — подтвердил командующий, — и оборону трудней строить, все улицы к Волге идут; прямые, короткие, простреливаются насквозь, от первого номера дома до последнего.
В блиндаж вошёл дежурный по штабу:
— Покажи-ка, — и командующий протянул руку к пачке донесений и шифровок, не давая дежурному доложить по форме.
— Тринадцатая гвардейская поступила в моё распоряжение, выходит к Волге, торжественно и внятно сказал: он. Все склонились над телеграммой.
— Черт! — сказал: командарм и вскочил на ноги. — Сегодня приступим к переправе. Эх, если бы вчера! Не пустил бы я его так далеко в город! Оставшимися танками выйду на набережную, обеспечу переправу. С передовой, из боевых частей ни одного человека не сниму! На танки посажу работников штаба.
— Дивизия полнокровная, — проговорил начальник штаба, — она, думаю, восстановит положение, которое минуту назад я считал совсем скверным.
— Родимцев меня спасать пришёл, — усмехнулся командарм.
Три события были весьма важны в первой половине сентября 1942 года для Сталинградской обороны: наступление советских армий северо-западней Сталинграда, массирование тяжёлой артиллерии на левом берегу и переправа на правый берег новых дивизий, в первую очередь родимцевской дивизии.
Бои, завязанные по приказу Ставки северо-западней Сталинграда, отвлекли от города большие силы немцев и итальянцев. Это и дало возможность продержаться до подхода подкреплений в те раскалённые минуты, когда немецкое командование готовилось объявить о занятии Сталинграда.
Дивизия Родимцева переправлялась через Волгу с хода. Батальоны сгружались с машин, и тут же на берегу, у самой воды, старшины взламывали патронные ящики, вспарывали мешки с сухарями, разбивали прикладами яшики с консервами, раздавали людям патроны, гранаты, запалы, сахар, концентраты.
И тут же на берегу политруки рот
И тотчас же повзводно, поротно красноармейцы грузились на катеры, баржи, паромы, и шуршание шагов по мокрому песку сменялось дробным сухим тарахтением сотен тяжёлых сапог по палубным доскам — казалось, погрузка людей идет под негромкую, тревожную дробь барабанов.
Рваный жёлтый туман стлался над водой — это у причалов жгли дымовые шашки. А сквозь дымку виден был город, освещённый солнцем; он стоял над обрывом белый, узорчатый, зубчатый, издали нарядный и живой, казалось, нет в нём хижин, одни дворцы. Но было в нём что-то необычайное и страшное: город стоял онемевший и слепой, стёкла не блестели на солнце, и сердца солдат тревожно угадывали пустоту за белым узором безглазого ослепленного камня.
День был светел, солнце с беспечной щедростью и весельем дарило своим богатством всё малое и большое на земле
Тепло солнца входило в шершавые борта лодок, в мягкие натёки смолы, в зеленые звёздочки пилоток, в диски автоматов, в стволы винтовок. Оно грело кобуры командирских пистолетов, глянцевую кожу планшетов, пряжки ремней Оно грело быструю воду, и ветер над Волгой, и красные прутья лозы, и печальную жёлтую листву, и белый песок, и медные снарядные гильзы, и железные тела мин, ждущих переправы в Сталинград
Едва первый эшелон достиг середины реки, у причала загремели зенитки, и тотчас с юга на север, отвратительно каркая пулемётными очередями, с воем пронеслись над самой Волгой меченые чёрным крестом жёлто-серые «мессеры».
Поворачивая тощее жёлтое пузо, ведущий самолёт круто развернулся и снова, воя, каркая, устремился к рассыпавшимся по реке понтонам и баржам. А вскоре в воздухе зашелестели, запели на разные голоса снаряды и мины, и зачмокала вспаханная разрывами вода.
Тяжёлая мина угодила в небольшой понтон, его на мгновение закрыло грязным дымом, огнём, сеткой брызг, и на других понтонах и баржах увидели, когда рассеялся дым, как молча тонут оглушённые и искалеченные взрывом люди: подвязанные к поясу гранаты, набитые патронные сумки тянули ко дну.
Потрясённые красноармейцы смотрели на гибнущих, а понтоны, баржи, катера всё шли к правому берегу.
Дивизия приближалась водой к Сталинграду, и как передать то, что чувствовали и о чём думали тысячи людей, вступив на баржи, глядя на увеличивающуюся текучую полоску воды между плоским берегом Заволжья и бортом, слушая тревожный плеск волны и пение мин, всматриваясь в выплывавший из дымки белый город.
В эти долгие минуты переправы люди стояли молча, редко кто-либо произносил слово В эти минуты люди бездействовали, они не могли ни стрелять, ни окапываться, ни кинуться в атаку. Люди думали.