За пригоршню астрала
Шрифт:
Сигнализации пиликали на разные лады, словно плакали разбуженные гиены. Стоявшие в шкафу три железных истукана, ломаясь в суставах, стали рассыпаться в струях стекла. Под ноги Герасиму откатился созревшей шишкой дробно тарахтящий шестопер.
Герасим не сразу и сообразил, куда подевалась черная рука. И безысходная предсмертная тоска проступила горьким потом. Но вот в пустоте отлетевшего рыцарского шлема-армэ обозначилось шевеление, и снова был готов биться Передерий за пригоршню астрала. Радостно хэкнув, Герасим рубанул наотмашь по шлему, но тевтонское железо выдержало, только прогнулось. Поняв, что обнаружена и нечего тут притворяться моллюском, черная, будто сваренная в чернилах,
Удары сыпались, Передерий дробил паркет, лишь щепки взлетали, словно силос из газонокосилки. Но черной, будто оттяпанной у негра руке везло, как заговоренной. Она с маху вписалась в стальную рукавицу от обрушенного доспеха, совершила три неловких прыжка, квакая консервной банкой, но посчитала, что маневренность ценнее, и покинула убежище раньше, чем Черный Колдун успел разрубить рукавицу надвое.
Так они оказались рядом с главным украшением зала — красивыми, как знаки Зодиака, четырьмя манекенами всадников. Электрический свет соскальзывал с доспехов, как с ледяной горки, и ломался на стальных швах, как льдина в ледоход. Отражение Передерия переполнило стеклянные глаза лошадиных чучел.
Стеклянные глаза лошадиных чучел не успели отразить руку. Проскользнув под заградительным канатом, рука подтянулась за седой лошадиный хвост, взлетела на стальной наплечник крайнего рыцаря, алый плюмаж шлема всколыхнуло воздушной волной. Передерий с надсадным хрипом ударил ногой в гнедой лошадиный бок, даже не ударил, а толкнул. Рыцарь бочком поехал из седла на своего коллегу в темпе башни из игрушечных кубиков.
И так, рыцарь за рыцарем, конь за конем, четверка рухнула косточками домино. Кеглями. И стало просторней, и стало лучше видно распятую за рыцарями шпалеру «Битва Константина с Максенцием». Грохоту было, словами не передать. Сигнализации со всех сторон заголосили, как будильники в часовом магазине в двенадцать ноль-ноль. Как пожарная, воздушная и радиационная тревоги вместе взятые.
А черная, будто вымоченная в черном меду, рука белкой-летягой успела перепрыгнуть с рыцарского плеча на низко висящую люстру. Потерялась в слепящих сполохах хрусталя. И от туда, из сполохов, спикировала на шею Герасиму Варламовичу.
С минуту Герасим булькал, блеял проклятия на самом первом человеческом языке — турите, пускал пузыри и здоровой левой рукой пытался отодрать от горла свою отверженную правую руку, черную, будто татуированную угольным порошком. Но то ли потому, что обе руки лоснились от пота, то ли потому, что правая сильнее левой, ничего у Передерия не вышло. Нехватка кислорода стала сказываться. Лицо Передерия приобрело цвет холодного свекольного борща, в который пожалели сметаны. Сначала Герасим опустился на одно колено, потом осел в партер, а потом и вовсе растянулся на паркете.
Смерть, которую Передерий всегда призывал не бояться, оказалась в пяти метрах, в метре, в десяти сантиметрах. Он слился со смертью. И не спасенная душа покинула тело Черного Колдуна, так и не ставшего богом. И досталась душа Врагу Рода Человеческого…
…Огромный серебристо-белый — белый, как чистейший героин — волк встретился со Стасом взглядом. В янтарных, слегка раскосых, глазах зверя были жизнь и смерть, пустота и твердь, все и ничего. Седое густое меховое боа вокруг шеи волка встало дыбом, на холке шерсть поднялась ирокезом. Шкура на морде зверя собралась в складки, и оголились два желтых покрытых радужной пленкой слюны клыка, как кости при открытом переломе.
Гранатовые узоры бархатных тканей, византийские яшмовые камеи с христианскими сюжетами, сине-зелено-желтая майолика с полихромной росписью и прочие-прочие-прочие экспонаты расступились и вжались
Стас ждал, решит ли зверь напасть, или уступит дорогу. На руке Стаса зеленым огнем трубило шипастое кольцо. Страха не было, страх смыт, как грязь тугими струями горячей воды. Наверное, Стас переболел крайней формой страха и заработал иммунитет. Наверное, страх навсегда покинул Стаса. ДОСТАЛИ! Слюна во рту Стаса была на вкус, как талая вода.
Волк не ушел с пути, и тогда сам Стас залаял, завизжал, зарычал не хуже любого зверя и кинулся вперед. Волк поднялся на дыбы, загривок распушило порывом ненависти, длинный язык провалился меж нацеленных в горло Стерлигова клыков. И противники сшиблись. Сплелись как виноградные лозы, как нити в ткацком станке, как спирали хромосомы. А вокруг заюлили вовлеченные в водоворот боя иконы критской школы, образцы кружевного шитья, плащаницы, кресты-мощевики и «Мадонны с младенцами». Стаса ошпарило кипятком волчьей слюны, Стасу в рот набилась пряно жирная волчья шерсть, уши Стасу заложило от чужого и своего воя и визга. В одном пантеоне нет места двум тронам, а все пирамиды давно заняты.
Седое чудовище пастью защемило руку с кольцом. А Стас другой рукой впился в волчью глотку, и в его ладонь врезался дугообразный предмет. Та самая гривна, которую много веков, а точнее десять дней назад Стасу заказал отыскать дремучий нефтяник Черный Колдун Герасим Варламович Передерий. И как между рогами дьявола, между кольцом и гривной полыхнул синий огонь.
И вдруг нечто гораздо более величественное, могущественное и ужасное заставило сражающихся замереть. Из мрака, или из ниоткуда, выступила она. Та, которую тридцатилетним бдением призвал Черный Колдун. Прекрасная, что можно сойти с ума от бессовестных грез. Или Светлана, или языческая богиня Марена. Словно родился Седьмой Антихрист, или протрубил Третий Ангел — физическая сила, магическая сила, глухая ненависть и слепая ярость двух отпетых врагов потеряли всякое значение, рассыпались жмыхом и ушли сукровицей в камень.
Явившийся из Максимыча оборотень заскулил, словно признавший хозяйку щенок. Все едино было оборотню, кто снизойдет в мир дольний из мира горнего — Ясуня, Амелфа, Заря Зареница, или Марена. У оборотня-Максимыча не было иного выхода, как победить. С возвращением прежних богов те, кого он травил и низводил, восстанут из праха. И не сдобровать ни плоти полковника, ни сути его. И каждый атом тела оборотня хныкал, тявкал и молил: «Выбери меня!!!». В одном пантеоне нет места двум…
Исход поединка зависел только от нее, потому как оба претендента касались и кольца, и гривны. Отныне только ей — то ли Светлане, то ли славянской богине — вольно было решить, чья сущность из сцепившихся мертвой хваткой сольется с сущностью вернувшегося со звезд страстного любовника. Тарха Дажьбога, с которым, расставаясь, уговорилась встретиться на земле через тысячу лет. А она не знала, на кого указать нестерпимо грациозным поворотом лебединой шеи, или привораживающим блеском зрачков из-под опущенных ресниц, но знала, что кого бы ни выбрала, потом пожалеет. Потому что любой мужик не стоит ее мизинца.
Не умом — здраво мыслить мешал призывный жар ждущего тела богини — обострившимся до сверхчастот чутьем Стас понял, что имеет все основания принять божественную сущность. Стас был ни молодым и не старым, не был сказочно богат, но и не жалко беден. Не был ни великим моралистом, ни законченным подлецом. СЕРЕДИНА СЕРЕДИНЫ, КУДА НИ КИНЬ. Дерзко алчущий ласк богини человек-камень на перепутье, который кати на все четыре стороны. Глина, из которой воплотившийся бог вылепит необходимое. Но и обернувшийся зверем исаявец имел не меньше шансов. В одном пантеоне…