За Россию - до конца
Шрифт:
«Она ещё смеет подшучивать надо мной», — возмутился я, но вслух ничего не сказал.
— У тебя плохое настроение? — осторожно осведомилась она.
— А почему оно должно быть хорошим? — не сдержался я. — Может, оттого, что ты, думая, что я сплю, барахталась с Лукой?
Мой внезапный вопрос ничуть не смутил Любу.
— Да, барахталась! — воскликнула она весело и беззаботно, будто совершила что-то такое, что должно было возвысить её в моих глазах и чем я должен был несказанно гордиться.
— Какая же ты, оказывается, дрянь! — не выдержал я.
Глаза её вспыхнули.
— Да,
— Ты забыла слова, которые совсем недавно шептала мне там, в Ростове, — всё более накаляясь, выпалил я. — Ты шептала мне на ухо, что чиста, как голубь! А ты, оказывается, просто змея.
— Да, я змея. — Она, кажется, решила всласть поиздеваться надо мной. — Но неужели ты и впрямь думаешь, что мне было хорошо с этим Лукой точно так же, как с тобой? Ведь он взял меня силой.
— Я не хочу этого знать, бесстыжая тварь! — взревел я и с размаху ударил её ладонью по щеке.
Она безропотно перенесла мой удар. Посмотрев на меня как на злого ребёнка, она тихо сказала:
— Спасибо тебе, Дима. Бей меня, казни, ну, ударь ещё раз... Ты хочешь знать, почему я отдалась ему? — помолчав, спросила Люба. — Причина только одна: я спасала тебя. Ведь Лука мог тебя убить. Он так и сказал мне: «Или ложись со мной, или я прикончу твоего хахаля». А ты спал так крепко. Что же мне оставалось делать? Да ты не переживай, меня от этого не убудет. Всё равно я никогда не буду с другими такой, как с тобой.
В её объяснении была своя земная и грешная логика, а я всё ещё сомневался в правдивости её слов. Долго ли ей было соврать, чтобы хоть как-то оправдать свой поступок?
— Ну прости меня, Дима, прости. — Она прильнула ко мне, и я ощутил её слёзы на своей щеке.
Во мне боролись противоречивые чувства: душила злоба и в то же время эту злобу пыталось перебороть чувство любви и нежности к этой непутёвой, распутной женщине.
Видимо, чувствуя моё состояние, Люба принялась излагать мне свои житейские истины:
— Послушай, Дима. Ты согласен, что сама природа наделила нас желаниями, которые часто непреодолимы? И стоит ли противиться тому, что естественно?
— Ты лучше скажи, — не сдавался я, — ты лучше скажи, если ты отдалась ему не по своей воле, а лишь подчиняясь грубой силе, почему ты так стонала? Выходит, тебе было приятно?
— Дурачок ты, Дима. Ты бы посмотрел, что у него висит между ног. Он же чистый жеребец. Па моём месте ты бы не стонал, а визжал как резаный.
Эти слова уязвили мою мужскую гордость, и Люба, похоже, сразу же распознала мои мысли.
— Да ты не завидуй, Дима, тебя тоже природа не обделила... Скажи, — уже игриво продолжала она, — ты читал Апулея [7] ? Ну, помнишь: «В те дни, когда в садах Лицея я безмятежно процветал, читал охотно Апулея, а Цицерона не читал»?
— Ну и что? — уставился на неё я.
— Уверена, что ты тоже «читал охотно Апулея» и, наверное, с восторгом. Все в нашем возрасте читают Апулея, только иные притворяются, что это мерзкое чтиво. А я много раз перечитывала, особенно одну новеллу.
7
...ты читал Апулея? — Апулей (ок. 125 — ок. 180 н.э.) — древнеримский писатель. Авантюрно-аллегорический роман «Метаморфозы в XI книгах» («Золотой осёл»), проникнутый эротическими мотивами, элементами бытовой сатиры и религиозной мистики. «Апология» — речь в собственную защиту против обвинения в магии.
— Какую же? — Я догадывался, что этими разговорами она пытается отвлечь меня.
— А помнишь, жена велела мужу почистить изнутри бочку для вина, тот залез в неё, а плутовка, склонившись над ней и отставив зад, давала ему всяческие советы, чтобы он делал это старательнее. И это в то самое время, когда её любовник, обхватив её сзади, выделывал с ней всё, что ему хотелось. Какая прелесть эта новелла!
— Снова убеждаюсь, сколь велики твои познания в литературе, особенно в такого рода, — грубо прервал её я.
— Всё равно мы с тобой будем вместе, так что принимай меня такой, какая я есть. А от пресной жены ты всё равно сбежишь ко мне.
— В моих ближайших планах женитьба не предвидится, — резко ответил я. — Тем более после того, как я увидел, насколько коварными бывают женщины.
— Ты снова забыл, Дима, что я спасала тебя, — с неожиданной грустью произнесла она. — Ладно, хватит об этом, коль я тебя раздражаю. Но ты ведь знаешь пословицу: всё, что Бог ни делает, всё к лучшему. Зато теперь этот бородач доставит нас в Егорлыцкую быстрее, чем мы бы хотели. Вот увидишь, как он будет стараться.
Действительно, предсказание её оправдалось. Лука гнал лошадей не жалея, был весел и негромко напевал казачью песню. Песня была грустной, а на бугристой физиономии Луки сияла откровенно наглая ухмылка. И, разумеется, песня его никак не гармонировала с его радостным настроением:
Тега-тега, гуси серые, домой. Не пора ли вам наплаваться? Не пора ли вам наплаваться? Мне, бабёночке, наплакаться...Вскоре, видимо поняв, что грустная песня противоречит его торжествующему состоянию, Лука запел другую:
Под горой, за рекой хуторочек стоит, Молодая вдова в хуторочке живёт...Изредка, так, чтобы я не заметил, он ухмылялся и бросал многозначительные взгляды на Любу.
Мы уже подъезжали к Егорлыцкой, когда нас нагнали трое верховых в бурках.
— А ну стой, падла! — закричал один из них, загораживая конём дорогу бричке.
Лука натянул вожжи. Кони, брызгая пеной, остановились.
— Куда вас чёрт несёт? — всё так же громко, будто мы были глухие, заорал верховой.