За рычагами танка
Шрифт:
— Хватит, Иван, — услышал он в наушниках голос комбата, — То у тебя сцепление не выжимается, а то разошелся, не остановишь, вон какое крошево из тягача сделал. Тягачи могут и нам пригодиться.
Механик полностью открыл свой люк и, высунув в рубчатом шлеме голову с раскрасневшимся лицом, глубоко вздохнул и проговорил:
— Думал, амба. Ведь на стволы лезли, как медведь на рогатину. Да ничего, обошлось…
— Крепкий орешек раскусили и почти без потерь, — сказал комбат, высунувшись до пояса из башни, — Считай, с Комаровкой покончено, — А потом Рагозину:
— Что это у тебя перед атакой коробка передач не включалась, только рычала,
— Товарищ комбат, танку тоже иногда подумать надо, — лукаво улыбнувшись, ответил Рагозин.
Стоял март. Непроглядные туманы и частые дожди дополняли весеннюю ростепель и без того слякотную. Грейдерные дороги, вдосталь напившись талой водой, втягивали в себя не только колеса автомобилей и артиллерийских тягачей, но и гусеницы танков, лишая их нужного маневра и скорости. Но наступление после небольшой передышки, необходимой для приведения в порядок материальной части, продолжалось. На этот раз оно развивалось на уманском направлении.
Батальон Малявина, утюжа днищами танков раскисший грунт, опрокидывая арьергарды противника, вышел 7 марта к реке Горный Тикич. После трудной ночной переправы через реку, при попытке установить связь с другим, временно приданным ему танком, погиб лейтенант Багров. Во время сильного артналета противника он попытался пробежать от одной машины к другой. Видя, что командир упал, не добежав до танка, Рагозин остановился. Мягков и Волков быстро выскочили из машины и побежали к Багрову.
— Все! — промолвил Василий Агеевич, раздвинув лопатистой ладонью тужурку командира и приложив ухо к его груди. — Сердце остановилось, а сильное оно у него было. Мало он говорил, а делал много. За победу воевал, совсем не стремясь дожить до нее. За счастье людское честно воевал, да вот не остерегся.
— Зря пошел в огонь, мог бы и переждать, пока обстрел кончится, и никто бы его не обвинил, — дрожащим от волнения голосом проговорил Волков.
— Разве он обвинения боялся? Задачу неполностью выполнить боялся, честно воевал. Похоронить бы его, товарищ комбат, надо по правилам воинским.
— Конечно, похороним, только не здесь, в пустом поле да под огнем противника. Похороним как положено. А сейчас — вперед, врага бить. Поднимите командира на корму, прикройте плащпалаткой и вперед! — распорядился комбат.
С телом командира на корме танк двинулся впереди батальона, продолжая наступление.
Только на вторые сутки, когда батальон, преследуя отходящего противника, вышел в район селения Кобринова Гребля и получил возможность сделать небольшую остановку, товарищи похоронили своего командира у крыльца крайнего дома, где, как видно, был когда-то палисадник. Хоронили с возможными в боевой обстановке воинскими почестями — отсалютовав длинной пулеметной очередью. Насыпая над могилой земляной холмик, Василий Агеевич проговорил сердечно:
— Жизнь он прожил правильно. Человеком был. За такого сына родителям не стыдно.
А от Умани неслись тяжелые стоны земли. На горизонте, заволакивая край неба, высоко поднималось темно-серое облако дыма. На могиле командира, обнажив потные головы, члены экипажа молча клялись бить врага до последнего дыхания.
Перед Уманью машина Рагозина начала сдавать — сказывалось перенапряжение. В довершение всего не стали подзаряжаться аккумуляторы, лишая возможности комбата пользоваться рацией. Рагозин забеспокоился — предстояли тяжелые бои за город, а у него машина не в порядке. Подведет в бою,
— Товарищ комбат, дела плохие: генератор замкнуло, менять надо, и коробка передач ненадежна — износ большой. Все руки обил: то передача на ходу выключается, то не включается совсем.
Комбат поворчал себе под нос, что-то прикинул в уме и, помолчав, сказал:
— Сутки. Пока бригада готовится к удару на Умань. Больше ни минуты. За сутки сделать все.
— Постараюсь. Ремонтники отстали, с нами всего одна бригада из ремроты, и запчастей нет.
— Это уж твоя забота. Машина должна быть готова завтра к вечеру. Не будет готова, пеший по-танковому воевать пойдешь.
Рагозин задумался, походил вокруг танка, потом сел на корму и стал быстро переобуваться, тщательно перематывая портянки.
— В поход, что ли, готовишься? — спросил Рагозина Василий Агеевич, наблюдавший, как механик аккуратно навертывает на ноги портянки.
— В поход, Василий Агеевич, генератор искать пойду.
— А разве кто генератор потерял? — с притворным спокойствием спросил Мягков.
— Не то чтобы потерял, а за ненадобностью мог и бросить, — ответил Рагозин и пояснил: — Видел я, на переправе через Горный Тикич тридцатьчетверка оставлена. В боевом отделении у нее снаряды взорвались, все покорежено, а моторное — как будто не сильно пострадало. Думаю там генератор сиять и…
— Ты что, сдурел? Туда двадцать верст будет.
— Туда двадцать и оттуда двадцать, значит, сорок. Десять часов в пути с передыхом. Сейчас выйду, утром вернусь. Генератор поставить за час, вот и готовность.
— Гляди, паря, по такой-то грязи все ноги повыдергаешь и за двадцать часов не дотопаешь.
— Дотопаю. А тебя, Агеич, попрошу найти наших ремонтников. Видел я вчера, как они коробку на сгоревшей машине потрошили. Шестеренки в масле не сгорели, как новые светятся. Попроси их коробку перебрать, да мотор к замене генератора подготовить. А вы с Волковым помогите им.
— Валяй, если так лучше, а я что, я организую ремонтников.
Бросив за плечи пустой вещевой мешок и сунув в него всего два гаечных ключа, Рагозин двинулся в путь не оглядываясь.
— К Реброву загляни, что-нибудь из кухни на дорожку прихвати, выдохнешься, — подкрепиться понадобится! — крикнул ему вслед Мягков.
— Некогда. Не выдохнусь. Впроголодь идти легче.
Утром, когда земля задышала испариной, Рагозин возвращался в расположение батальона. Перекинув через плечо снятую с себя кирзовую тужурку, оставшись в черной от пота гимнастерке, он тяжело шагал прямо по лужам, не разбирая дороги. Перед его глазами, словно в люльке, смутно раскачивалась взмешенная гусеницами танков, грейдерка. От налипшей грязи сапоги стали пудовыми, в плечи глубоко врезались лямки вещевого мешка, тяжело нагруженного генератором и еще какими-то деталями. До смерти уставший Рагозин, подойдя к своему танку, увидел над его кормой треногу из бревен. А из трансмиссионного отделения, над откинутым броневым листом, торчала пара ног в грязных кирзовых сапогах. Рагозин, облокотившись на гусеницу танка, силился сбросить с себя тяжелый вещмешок. В это время из трансмиссионного отделения показался моторист в измазанной маслом стеганке и шапке-ушанке. Его лицо в черных масляных пятнах, расплылось довольной улыбкой, обнажив ряд мелких, как бисер, белых зубов. Пристально посмотрев на Рагозина, он спросил, продолжая улыбаться: