За старшего
Шрифт:
— Ну, я бы сказал, рейдерский захват, причем не первый…
— Это я в курсе, — оборвала Новикова. — Вы скажите, вы из какого-то оружия выстрелили или что? Просто для понимания.
— Просто для понимания: была приведена в действие наша разработка. Штатно. Остальное — извините, секретная информация.
— Они живы хоть?
Еремеев пожал плечами.
— Ну вы же видите. Очнутся минут через пятнадцать.
Новикова поморщилась и уточнила:
— А у вас право есть на такое, как это, штатное приведение в действие?
— Есть у нас все, — сказал из-за плеча Яманаев. —
— Я без автомата, и вообще, — сухо сказала Новикова и осторожно выпростала руки из карманов.
Масютин охнул, кто-то свистнул, а Еремеев, растерявшись, просипел:
— Ну, это еще повезло — на периферии были, и металл изолирован — телефон, что ли?
Новикова прострелила его непременно синими — в полутьме коридора не понять, но какими же еще — глазами и хотела сказать что-то неласковое. Но ей самой сказали: «Позвольте» — и осторожно, но прочно взяли за запястье.
Мужик в униформе охранника и с заводской нашивкой на груди быстро исследовал ладонь Новиковой и сообщил:
— Ну, ожог, сильный, но более-менее чистый. Пластмасса потекла, так? Надо спиртом обработать и повязку, тоже спиртовую. Пойдемте, я знаю, где есть.
Новикова оглянулась почему-то на Еремеева. Еремеев открыл рот, но охранник сказал:
— Ребят, там в юротделе Шестаков и номенклатура из Москвы связанные, и с ними еще эти вот с автоматами, три штуки. Очнутся — нехорошо получится. Вы бы поспешили.
Масютин, что-то прошипев, гулко ткнул палкой в пол и рванул в сторону юротдела так, что Еремеев на всякий случай решил не завидовать ни Шестакову, ни рейдерам. Яманаев с Лодыгиным, переглянувшись, затопали следом.
Еремеев снова открыл рот, но обнаружил, что Новикова об руку с охранником уже удаляется в крыло приемной. Хороша парочка — хромоножка да сухоручка. Еремеев опомнился, нагнал их и как бы между прочим поинтересовался:
— А вы откуда, собственно?
Мужик прервал увлекательный рассказ о наружном применении хорошо очищенной водки и легко объяснил:
— Да я после ночной отсыпаюсь, в себя прихожу — стук, крики, р-раз — свет погас. Ну я туда, сюда — все лежат, вот, на вас выбежал.
Акцент у него тоже был легким — легче, чем, допустим, у Яманаева. Зато парфюмом он злоупотреблял тяжко.
— А оружие где? — спросил Еремеев.
— Да какое у нас оружие, — сказал мужик, широко улыбнувшись, и хлопнул локтем по висевшей на плече сумке. — Журнал проходок наше оружие. Вот, товарищ следователь, сюда проходите, пожалуйста.
Новикова хмыкнула, толкнула дверь, перешагнула через какое-то черное тряпье и очередного захватчика, лежавшего мордой в пол поперек приемной, присела на стул возле пустующего стола секретарши и неловко, левой рукой, расстегнула пуховик. Под пуховиком оказались синий свитер, черная юбка и толстые колготки. А также грудь и коленки — такие, что сквозь любой слой шерсти насквозь прожгут.
Еремеев, почти не замешкавшись, отвел глаза, тоже перешагнул кучу одежды, прислушался и спросил охранника, деловито открывавшего директорские шкафчики:
— Шестаков в юротделе, а кто в кабинете-то, я не понял?
Из кабинета доносилось невнятное кудахтанье на два голоса, женский и мужской.
Мужик, не оборачиваясь, пожал плечами и тут же восстал с двумя бутылками наперевес, брякнул их на стол и прицельно заозирался. Новикова смотрела на него с интересом, держа наизготовку ладошку с неровными алыми полосами.
— Проверю тогда, — буркнул Еремеев и, бросив короткую дробь по косяку, заглянул в кабинет.
Там царила картина из цикла «Гостям рады». На полу, оперевшись спиной о директорский стол, сидел мордастый парень нерусского вида — ну и нетатарского, радикально не местного, — держал в одной руке бутылку с марочным армянским коньяком, в другой — граненый стакан, заполненный явно тем же коньяком, прихлебывал по очереди из обоих сосудов, вздыхал и мычал что-то совершенно непонятное, но ужасно жалобное. А рядом с ним, уперевшись ладонями в коленки, как Снегурочка перед детсадовцем, стояла Людмила Петровна, нараспев бормотала что-то почти понятное и время от времени, рискуя равновесием, поднимала ладошки, чтобы поддержать трясущуюся руку парня или не дать ему шарахнуться встрепанной башкой об угол столешницы.
Ни на торчащие из разных углов бессознательные ноги в грубых берцах, ни на обалдевшего Еремеева парочка никакого внимания не обращала.
Зрелище было чарующим.
Еремеев с трудом сообразил, что надо бы попробовать узнать суть и смысл происходящего. Он убил на это кучу времени, но поглощенная взаимопониманием парочка оказалась неготовой к членораздельному отвлечению на внешние раздражители.
Еремеев плюнул, рассудив, что бандюки в кабинете уже обезоружены, так что первые полчаса после восставания из полумертвых заметного вреда от них не ожидается. И вернулся в приемную.
Там творилась какая-то ерунда. Рука Новиковой уже была перебинтована чем-то похожим на располосованную мужскую сорочку, не исключено, что из директорских запасов. Новикова держала руку на весу, но внимания на нее не обращала, а во все глаза смотрела на вещающего охранника. Который, покосившись на Еремеева, деловитым докторским тоном закончил не докторскую речь:
— Ну, диск посмотрите, сами все поймете — только сегодня же. На диске — всё. И у вас доступ к мейлу Терлеева есть ведь? Почту его тоже проверьте, Елена Николаевна, там интересно. Все, удачи.
— Откуда вы знаете, как меня…
— Ну Артем же, — терпеливо, будто не в первый раз, сказал мужик, улыбнулся и вышел.
— Что это? — спросил Еремеев, глядя на плоский футлярчик в руке у Новиковой.
Она перевела взгляд на футлярчик и, поспешно упихивая его в карман, сказала:
— Э, Павел… А вы с этим сотрудником знакомы или?..
Еремеев понял, что она просто не запомнила его отчество, но все равно обрадовался такому обращению и собрался было сказать что-нибудь остроумное про круг лиц, с которым предпочитает знакомиться. Но тут ребята с шумом, спотыканием и опрокидыванием мебели заволокли в приемную Шестакова и сухопарого джентльмена, сохранившего остатки лоска на отдельных фрагментах поверхности. Видимо, ту самую номенклатуру. Где уж охранник слово такое нашел.