За стеклом (сборник)
Шрифт:
— Класс! — одобрила дочь. — Мама, ты совсем не поправилась. А синтетика — модный писк. Только потеть в ней нельзя. Но ты ведь танцевать не собираешься?
— Не собираюсь, — сказала Лена, которая плохо понимала, на что готова отважиться.
Чтобы выветрить запах нафталина, Лена платье постирала и высушила утюгом.
— Нужны сапоги, — заявила дочь.
— С платьем? — удивилась Лена. — Сапоги для зимы и осени.
— Ты ничего не понимаешь. Тонкие, длинные, до колена. У Таньки такие есть. Сейчас позвоню, она принесет.
— Ни за что чужое не надену!
— Мама, ты хочешь папу вернуть? Нам с Петькой нужен отец.
— Но при чем здесь чужие сапоги до колена?
В итоге Лена все-таки натянула сапожищи, черные лакированные, на большой платформе.
— Чего-то не хватает, — задумчиво сказала Настя, глядя на маму в необычном одеянии.
— К этим сапогам, — буркнула Лена, приноравливаясь к походке на котурнах, — не хватает кнута или плетки. И я смогу изображать садистку-извращенку на маскараде. Дочь? У нас с тобой точно шарики за ролики не заехали?
Настя, которая собственноручно нарядила маму и сделала макияж, была совершенно не уверена в том, что родную маму в подобном виде можно выпускать на люди. Но свои сомнения Настя поборола:
— Без экспериментов истины не установишь! Мама! Не бойся! Но лучше поезжай на такси.
Как назло, то есть ко всеобщей радости, вернулись погожие деньки — бабье лето. Москвичи сбросили пальто, наслаждались последним теплом, и Лена не стала дополнять свой гламурный антураж стареньким плащом. Ехала в платье и сапогах — вот бы Сидоркин порадовался ее эстрадному стилю, будто скопированному с какой-нибудь поп-дивы.
В метро (еще чего, без острой необходимости на такси тратиться!) на Лену оглядывались. На переходе и после пересадки дважды пытались пристать молодые люди с короткими стрижками. Непривычная к вниманию окружающих, Лена чувствовала себя голой и беспомощной, одновременно — слоном на ярмарке, на которого все таращатся.
Лене казалось, что народ к ней принюхивается, так как душок нафталина ожил и, смешавшись с духами, давал о себе знать странным ароматом.
Алла хлопнула в ладоши при виде подруги.
— Ну ты даешь! Впрочем, хорошо, мне нравится.
В комнате, потягивая коктейли, сидели шесть человек. Лену познакомили с присутствующими, но она мгновенно забыла их имена, потому что в устремленных на нее глазах мужчин нахально светился пошлый интерес, а у женщин — неприкрытое раздражение.
«Ладно, — подбадривала себя Лена, — подавитесь. Надо было еще клипсы нацепить, как у гадины Ивановой».
— Лена, это Игорь Шульгин. — Алла голосом выделила его имя и еще для надежности сама скрепила руки новых знакомых.
Лене послышался вздох женского облегчения.
— Поэт, переводчик, — продолжала Алла, — замечательно интересный человек и прочая, прочая. Игорь, это моя школьная подруга, женщина загадочная и непредсказуемая.
«Назвать меня загадочной и непредсказуемой — все равно что трехногой», — подумала Лена, но увидела себя в зеркале из-за плеча Аллы и обреченно кивнула — непредсказуемая, вполне.
Шульгин был длинноволос, лохмат и производил впечатление человека, имеющего обыкновение спать в одежде.
— Что вы будете пить? — спросил он Лену.
— Минеральную воду, пожалуйста.
— Джин с тоником?
Лена посмотрела на него с удивлением, потом сообразила, что не попросить спиртного означало выставить себя белой вороной. В таких сапожищах да не пить?
— Отлично, — кивнула она и постаралась повторить одну из ужимок Аллы.
Лена и Шульгин не участвовали в общем разговоре. Лена не разбиралась в предмете — обсуждался эпатажный спектакль модного режиссера. Шульгин был занят какими-то своими мыслями и изучением рисунка ярких маков на Лениной груди.
— Господа! — призвала к общему вниманию Алла. — Я сгораю от страстного желания…
— Подожди, пусть хоть народ уйдет, — перебил жену Родион.
— От страстного желания послушать новые стихи Игоря. Пожалуйста, не отказывай хозяйке дома. — Алла скорчила капризную гримаску.
— А то ужина не получишь, — вставил Родион. — Читай быстрей, она еще на кухню и не заглядывала.
Игорь отошел в противоположный конец комнаты, как-то по-ленински захватил одной рукой на груди рубаху, а другую отвел за спину. Вонзил взгляд в Лену и принялся читать:
Веет ветер в моей прихожей, Загляни сюда, прохожий. Я живу, ни на кого не похожий, Жизнь глядит на меня скверной рожей. Я котенок, я только родился, Слеп и мокр и скулю от счастья. Я тянусь к сосцам заветным Через головы, лапы братьев. Как сильны твои пальцы, прохожий, Что швырнули нас в чан отхожий. Я захлебываюсь, тону, похоже… Люди! Мама! Помоги же мне. Боже!Несколько секунд все молчали, как бы переваривая услышанное. «Жалко котеночка, — подумала Лена. — Только почему он скулит? Скулят собаки. Ничего не понимаю».
Заговорила Алла:
— Потрясающе, Игорек, ты создал всепоглощающий образ! Краткий миг от рождения до смерти, от счастливого вздоха до…
— Параши, — подсказал, усмехнувшись, Родион.
— Примитивный размер, пыльный ямб и глубокая мысль, — обронила худая дама в очках. — Это ново.
— Хороша концентрация идеи, — поддакнул спутник очкастой, — именно так и надо писать теперь: в одном слове заряд романа.
«Какая я отсталая, — сетовала мысленно Лена. — Мне Пушкин нравится, Блок, а в этой поэзии ни бельмеса не смыслю».