За стенами
Шрифт:
– Ох уж эта женщина! – с глубоким отвращением проговорил Алан. – Эта женщина! Она на все способна. Вечно что-нибудь выдумает!
– Во всяком случае, я так не думаю, – улыбнулась Изобел. – Так что навести поскорее Джейн.
Алан посмотрел на жену. Теперь она расположилась у камина на низкой кушетке, вполоборота к нему, и губы ее все еще хранили улыбку. В этот момент он вдруг почувствовал себя обескураженным, нечто смутило его, как если бы внезапно прорвалась окружавшая его завеса тумана и неведомая страна открылась на миг
Что-то внутри говорило ему: «Отчего ей так хочется, чтобы ты навестил Джейн? На это должна быть причина». Поскольку все, что ни делала Изобел, имело причину. Для нее не существовало порыва – только расчет.
– Тебе нравится Джейн? – неожиданно спросил он.
– Она милая, – произнесла Изобел.
– Да, но тебе она и в самом деле нравится?
– Конечно. Она так привязана к Винни. Кстати, на будущей неделе она хочет увезти Винни на море. Ты ведь не против? Мы тогда сможем спокойно съездить в Шотландию.
– Для нас это было бы чрезвычайно удобно.
Действительно, именно так. Чрезвычайно удобно. Охваченный внезапным подозрением, он взглянул на Изобел. Не сама ли она попросила Джейн? Джейн так легко обвести вокруг пальца.
Изобел поднялась и вышла из комнаты, мурлыкая что-то себе под нос. Ах, впрочем, какая разница? В любом случае следует повидать Джейн.
Джейн Хоуворт жила в квартире на верхнем этаже одного из доходных домов, выходивших окнами на Бэттерси-парк. Эверард одолел четыре пролета лестницы и позвонил в звонок, ощутив в то же время прилив досады на Джейн. Почему она не могла поселиться в каком-нибудь более доступном месте? Когда, не получив ответа, он принялся еще и еще раз жать кнопку звонка, раздражение его усилилось. И отчего она не наймет себе прислугу, которая была бы в состоянии хотя бы открыть дверь? Внезапно дверь отворилась, и на пороге появилась сама Джейн. Лицо ее горело от смущения.
– Где Элис? – без всякого приветствия, с ходу спросил Эверард.
– Боюсь, что… я хочу сказать – она сегодня нездорова.
– Ты хочешь сказать, пьяна, – неумолимо перебил ее Эверард.
Ужасно, что Джейн такая неисправимая лгунья.
– Полагаю, что так, – с неохотой призналась Джейн.
– Дай-ка я на нее взгляну.
Алан шагнул в квартиру. Джейн с обезоруживающей кротостью последовала за ним. Провинившуюся Элис он нашел в кухне. Ее состояние не вызывало ни малейших сомнений. В угрюмом молчании он отправился вслед за Джейн в гостиную.
– Тебе надо избавляться от этой женщины, – заявил он. – Я уже говорил тебе.
– Знаю, говорил, Алан, но я не могу этого сделать. Ты забыл, что ее муж – в тюрьме.
– Ему там самое место, – отозвался Алан. – Сколько раз эта женщина напивалась за те три месяца, что у тебя служит?
– Не так уж много, может быть, три или четыре раза. Понимаешь, она все еще подавлена.
– Три или четыре! Девять или десять – вот это будет точнее. Как она готовит? Отвратительно. Она хоть в чем-то помогает тебе по дому, освобождает тебя от забот? Ничуть не бывало. Так, ради бога, выгони ты ее завтра же утром и найми девушку, от которой будет какой-то прок.
Джейн глядела на него с несчастным видом.
– Ты этого не сделаешь, – мрачно констатировал Эверард, откидываясь в глубоком кресле. – Такая уж у тебя невообразимо чувствительная натура. А с чего это, я слышал, ты собралась везти Винни на море? Кто это придумал – ты или Изобел?
– Конечно, я, – чересчур торопливо ответила Джейн.
– Джейн, – проговорил Эверард, – если бы ты только научилась говорить правду, я бы тебя просто обожал. Сядь и, ради всего святого, постарайся не врать хотя бы в течение десяти минут.
– Ох, Алан! – пробормотала Джейн и села.
Пару минут художник рассматривал ее критическим взглядом.
Та женщина – миссис Ламприер – в общем-то, была права. Он обошелся с Джейн немилосердно. Джейн можно было назвать почти красивой. В длинных линиях ее фигуры было нечто от древних греков. Неуклюжей ее делало лишь страстное желание обязательно нравиться. И он передал в ней именно это – даже в преувеличенном виде, сделал угловатой чуть заостренную линию ее подбородка, придал всему ее телу какую-то уродливую позу.
Но почему? Почему он не мог и пяти минут провести в одной комнате с Джейн, чтобы не ощутить в душе неистового раздражения? Что там ни говори, Джейн была милой, но выводила его из себя. Никогда он не чувствовал себя с ней спокойным и умиротворенным, как с Изобел. А ведь Джейн так старалась быть ему приятной, так готова была соглашаться со всем, что он говорил, но, увы, так явно не умела скрыть своих настоящих чувств.
Он обвел взглядом комнату. Вот она – вся Джейн. Милые безделушки, настоящие сокровища – взять хотя бы вот эти эмали из Бэттерси, и тут же рядом – кошмарная ваза, вручную расписанная розочками.
Он взял ее в руки.
– Ты очень рассердишься, Джейн, если я вышвырну ее в окно?
– О, Алан, не надо.
– На что тебе весь этот хлам? У тебя же прекрасный вкус, когда тебе хватает ума им воспользоваться. Нагромоздила тут всякой всячины!
– Знаю, Алан. Дело ведь не в том, что я не понимаю. Но люди дарят мне всякие вещицы. Вот эту вазу, например, мисс Бейтс привезла из Маргита – она ведь небогата и вынуждена на всем экономить. Для нее покупка этой вазы была серьезной тратой, понимаешь, но она так хотела сделать мне приятное. Я просто обязана была поставить ее на видное место.
Эверард промолчал. Он продолжал осматривать комнату. На стенах висела пара гравюр, в остальном их украшала целая коллекция детских фотографий. Дети, что бы там ни думали их мамаши, вовсе не всегда хороши на снимках. Каждая из подруг Джейн, едва став матерью, спешила выслать ей фотографии своих чад, ожидая, что та с умилением станет их хранить. И Джейн сохраняла их как нечто несомненно ценное.
– Это что за маленькое чудовище? – спросил Эверард, разглядывая новое, пухлое и косоглазое, добавление к прежней коллекции. – Я не видел его раньше.