За стеной из диких роз
Шрифт:
Аннабелль поздоровалась, несколько смутившись под десятками взглядов, сверливших её в абсолютном молчании. Только поля шумели вокруг, немного разбавляя напряжённую тишину.
— Меня зовут Анна, я лекарь из Имфи, — сказала она.
— Далеко же вы ушли, — произнёс грубым хриплым голосом мужчина, переведя взгляд с Аннабелль на детей. — Как это вы смогли пройти весь лес насквозь? — он недоверчиво посмотрел на них, и в его взгляде сквозила скрытая угроза. Анна вновь попробовала вмешаться.
— Мы встретились в лесу совершенно случайно. Я не смогла отказать им в помощи, когда узнала, в чём дело, — она подошла к детям и встала вплотную к ним, положив руки им на плечи.
— Да? — так же недовольно произнёс он. — Что ж, делайте своё дело, — слова
— Как Вас зовут? — спросила она, уходя.
— Фильбер, — ответил за него Жак. — Его здесь все уважают.
Анна только понимающе кивнула. Человек не вызвал у неё ни капли уважения. Возможно, просто не стоило торопиться с выводами, она утешала себя тем, что в таких глухих деревнях сперва однозначно недолюбливают чужаков. Местным нужно время, чтобы привыкнуть к приезжей, а потом они, может, и сами не захотят её отпускать. Особенно, если она покажет себя хорошим целителем, знающим своё дело. Вот в этот момент началось волнение: мысль о том, что что-то может пойти не так, завертелась в сознании, вытесняя все остальные. С каждой секундой уверенность в возможной ошибке крепла, и осознание собственного бессилия, даже с медицинским справочником Морганьи в руках, делалось всё отчётливее, и избавиться от него можно было только взявшись за дело.
Они прошли среди домов, окруженных маленькими садами, не больше семи деревьев. Стены были выкрашены в яркие цвета, на подоконниках стояли горшки с цветами, возле некоторых домов лениво лежали собаки, любопытно поднимавшие головы, когда Анна проходила мимо. Всё было красивым и опрятным, и девушка уже начинала думать о том, что могла бы и полюбить эту симпатичную деревню с её недружелюбными жителями. Тогда время, которое ей предстоит провести здесь, не будет такой уж пыткой, разбавленной тоской и печальными вздохами. Так Анна думала ровно до того момента, как закончились чистые картинные домики. Взгляду девушки предстали три совершенно запущенных дома с плохими крышами, начавшими подгнивать досками. Окружавшие эти дома сады разрослись настолько, что превратились в маленькую почти непроходимую рощу. Рядом с ними стоял ещё один домик: ярко-красная черепица уже начала осыпаться, стены постепенно выцветали, но на подоконниках всё ещё были горшки с цветами, и белоснежные занавески развевались на ветру. Чувствовалось, что траурный плащ постепенно наползал на этот дом с соседних, но маленькое строение сопротивлялось увяданию, точно было живым.
Дети вбежали на крыльцо и забарабанили в дверь. За их голосами не было слышно ничего, что происходило в доме, раздался только лёгкий лязг отодвигающейся щеколды, а в следующую секунду Элена, с оглушительным: «мама», ворвалась внутрь. Вслед за ней вошёл её брат и Аннабелль. На каменном полу, обнимая дочь и сына, сидела маленькая, точно вылепленная из воска, женщина. На её жёлтой, восковой, коже можно было отличить следы рук мастера, сотворившего её: случайные, неровные мазки, но как бы реалистична ни была эта работа, в ней чувствовалась какая-то незавершённость. Она проскальзывала в усталых глазах, грустном рте, опущенных плечах. Будто во всём мире для этой женщины не нашлось крупицы счастья, и она отчаянно трудилась, чтобы заработать его. Возле крыльца и под окнами неторопливо скапливалась публика, постепенно подступая всё ближе, грозясь вот-вот войти в дом. Заметившая это Анна с совершенно невинным видом закрыла дверь перед зрителями, стараясь не прерывать трепетную сцену воссоединения семьи. Дети о чём-то громко говорили наперебой, стараясь перекричать друг друга и самих себя, а мать только сильнее обнимала их, улыбаясь изнурённо, но радостно.
Где-то через минуту объятия расцепились. Оскорблённая наглостью Анны публика вернулась к своим занятиям. Жак и Элена отпустили мать и встали рядом с ней, выжидающе глядя на гостью. Мать семейства медленно, с трудом поднялась на ноги, опираясь на палку, напоминавшую то ли посох, то ли костыль. Женщина была уже далеко не молодой, а измученный, болезненный вид добавлял ей ещё несколько лет, превращая человека в быстро тающую свечу.
— Меня зовут Анна. Я лекарь из Имфи, — представилась девушка.
— Селена, — сиплым голосом сказала женщина. — Мать этих сорванцов. Надеюсь, они не доставили неудобств? Как они себя вели?
— Лучше всех, — улыбнулась Анна, но ответной улыбки не получила. — Я хотела бы узнать, чем могу быть полезна. Расскажите мне о своей болезни: недомогания, обмороки, какие-нибудь другие симптомы..?
Но женщина не слушала её и с невозмутимым видом медленно шагала по коридору, тяжело переставляя ноги, почти не отрывая их от пола.
— Симптомы, болезни… — она усмехнулась. — Ничего страшного, девушка. У нас как бывает: человек заболел, а пару дней дома полежит — и здоров. Зря ты только в такую даль ехала.
— Вовсе не зря, — возмутилась Анна. — Я же вижу, что Вы больны. Вам нужно лечение.
— Какое лечение? — спросила она с такой снисходительностью, словно Аннабелль была маленьким ребёнком, сказавшим откровенную глупость. — Мне нужно детей растить, хлеб собирать, а не лечиться. Лечится пусть тот, у которого на это время есть. Но ты проходи-проходи. Уже вечер, а идти тебе некуда, как я посмотрю.
Сиплый голос резко контрастировал с ещё не старым лицом Селены, и от этого жалость в душе Аннабелль всколыхнулась с новой силой. Она готова была до последнего убеждать женщину в необходимости лечения, даже несмотря на то, что пока не знала, как именно будет делать это. Селена провела её на маленькую, до блеска вычищенную кухню и принялась хлопотать, вешая на очаг тяжелейший чайник. Дети принялись помогать ей, доставали посуду и кое-какую еду совершенно привычными, отточенными до автоматизма движениями. Аннабелль всё рвалась им помочь, но её, на правах гостьи, заставляли сидеть смирно и ждать, когда всё будет готово. У хозяйки тряслись руки, она едва ли не роняла чашки на стол, потом опиралась одной рукой о столешницу, а второй принималась расставлять предметы, извиняясь за свою неловкость. Пальцы не слушались её, Селена нервно улыбалась и пыталась говорить о чём-то: то о соседях, то о погоде. «Вчера пёс вот такую крысу принёс…»- говорила она, и на пять минут её мысли были захвачены этим воспоминанием, которое женщина пыталась описать максимально ярко. Иногда она не находила нужных слов и принималась рьяно жестикулировать, дрожащие руки и пальцы то сгибались, то выпрямлялись, добавляя движению гротеска. Селене и самой становилось не по себе, при виде причуд, которые вытворяют её собственные руки, но она продолжала делать вид, что всё в порядке. То же осознание и спасительный самообман читались в глазах Жака. Он пристально посмотрел на Аннабелль, без слов требуя, чтобы она сделала хоть что-то, в крайнем случае — чудо.
— У Вас такие заботливые дети. Так волновались за Вас, — сказала Анна, готовая болтать, убеждать, упрашивать, используя все доступные ей уловки, лишь бы не оставлять детей сиротами.
— Да, я сперва тоже испугалась, — кивнула Селена, — уж решила, что, никак, помираю, а тут ещё и Фильбер говорит, что дети убежали. Я, по правде сказать, даже думала, что им так лучше будет… не видеть моего конца. Но нет, выкарабкалась, — сказала она совершенно довольная собой. Лицо Аннабелль помрачнело.
— Боюсь, что это лишь временное облегчение, — начала она. — Многие болезни на время утихают, а потом возвращаются с новой силой. Может быть, Вы и правы, и болезнь полностью отступила, но я чувствую себя обязанной помочь Вам всем. Если Вы здоровы, то просто дайте мне убедиться в этом.
Селена явно уставала от нараставшей перепалки. Она опустила руки на стол и посмотрела на Аннабелль тем взглядом, которым обладают женщины, прошедшие через многие трудности и имеющие детей, взглядом, способным развернуть лошадь на полном скаку и остановить конец света, если тот грозится разбудить спящее дитя. Анна почувствовала, что легко сдаст позиции перед этой женщиной.