За три мгновения до свободы. Том 1
Шрифт:
Вот и теперь они собрались лишь для того, чтобы принять участие в торжествах, устраиваемых Вьером. Праздник удался на славу! Лорд-Канцлер, опьяненный шампанским и бесконечными восторженно-льстивыми и подобострастно-заискивающими речами, весь вечер пребывал в состоянии эйфории. Последние гости разъехались уже далеко за полночь. Умолкла музыка, стих звон бокалов и бряцанье посуды, рассыпались по Горсемхоллу дорогие кареты, развозившие по домам сытых и довольных гостей. Их нетрезвые голоса и смех еще долго разлетались по спящим улицам столицы, тревожа чуткие сны простых горожан, пугая дремлющих на ветках птиц и вышедших на ночную охоту облезлых дворовых кошек. Ошалелая от небывалого гомона и бесцеремонного праздничного шума тишина, вновь вернулась в опустевшие залы Дворца и до утра вступила в свои законные права. Сам Чизен
Захватив с неубранного еще стола бутылочку великолепного игристого вина и весело насвистывая, Чизен направился в свои покои, где его уже поджидала драгоценная супруга.
Надо отдать должное супружеской чете Вьеров. Несмотря на два десятка лет, прожитых вместе, и троих детей – погодок, Вьеры сумели сохранить самые теплые и подчас даже романтичные отношения. Элиза Вьер искренне любила, почти обожествляла своего мужа. В свою очередь, Чизен не упускал возможности оказывать своей единственной самые искренние знаки внимания и заботы. Огонь взаимного влечения еще не угас окончательно в их уже немолодых сердцах, а несколько расплывшиеся и потерявшие юношескую упругость тела, тем не менее, еще не разучились страстно отзываться на магию взаимных ласк и легких прикосновений.
Когда, утомившись от любовных утех и вина, полные сладостной неги супруги умиротворенно возлежали на своем покрытом шелками ложе, Элиза нежно чмокнула мужа в ушко и тихонько проворковала: «Ах, дорогой, какой же ты у меня все-таки замечательный! В Эссентеррии никогда не было и никогда не будет лучшего Канцлера, чем ты. Наши дети будут тобой гордиться. Обязательно будут! Жаль, конечно, что канцлерский срок уже скоро закончится. Но ты ведь еще столько хорошего успеешь сделать, я в этом уверена, ты же у меня – умничка! А народ Эссентеррии навсегда сохранит о тебе благодарную память». И успокоенная этой замечательной мыслью, она тихонько засопела, уткнувшись хорошеньким носиком в теплый бок Лорда-Канцлера.
Но самому Чизену отчего-то вдруг стало не до сна. Три года правления за спиной. Завтра начинается четвертый, предпоследний год. Предпоследний! А значит, совсем скоро будет и последний – пятый! То есть оставшегося времени уже гораздо меньше, чем времени минувшего. А что он сделал за эти годы? Нет, не для Эссентеррии, не для народа, не для Лордов Совета. Для себя, для Элизы, для своих детей, для будущих внуков, которые пока еще даже не родились? Для всего рода Вьеров? Неужели все, что останется от его канцлерства – это воспоминания о том, каким хорошим и справедливым правителем он был? Гордость за своего предка – это, конечно, хорошо. Но ведь одной гордостью сыт и богат не будешь. Неужели это все, что он сможет им оставить?
Конечно, он не монарх, не основатель новой Династии. Но все-таки! Он же первый Лорд-Канцлер Эссентеррии! И его святой долг использовать оставшиеся годы для того, чтобы заложить основы благополучия и процветания для своего рода – рода Вьеров! И именно потому, что он не монарх, медлить с этим нельзя! Это у королей есть все их время, все их земное время. Когда у тебя впереди вся жизнь, тебе некуда торопиться. Все, что вокруг тебя, и так твое. Твоим было, когда ты еще не появился на свет, твоим останется и на смертном одре. Просто потому, что слепой случай назначил тебе родиться с королевской фамилией. Все! Больше от тебя ничего не требуется! Все, что тебе надо – сохранить полученное тобою от предков достояние и, прожив счастливую и беззаботную жизнь, передать его своему наследнику.
Но Тин Рольд, этот бедолага Тин Рольд не смог сделать даже такой малости. Он просто взял и умер, не оставив наследника. Просто взял и умер! А он, Лорд-Канцлер, жив! И у него нет всей его жизни, а есть всего пять лет. А еще есть трое детей! Трое замечательных детей, у которых должно быть будущее, черт его побери! Хотя, постойте, какие пять? Два! Осталось всего два года! А потом его место займет кто-то другой. Кто это будет? Наверняка Термз или Ширл. Кому еще, как не им претендовать на роль Канцлера. Но это, по большому счету, абсолютно не важно. Ни тот, ни другой не упустят своего шанса. Они точно не упустят!
«А я? Как я мог так бездарно потратить столько времени? Нет, тянуть больше нельзя. Необходимо срочно что-то предпринять. Не для Эссентеррии – для нее я и так слишком много сделал. И не для Совета – они сами в состоянии о себе позаботиться. Пора предпринять что-то для своей семьи. Как ни крути – это мой святой долг».
Только под утро, промаявшись всю ночь в тяжелых раздумьях, Лорд Чизен Вьер смог наконец уснуть. Может кто-то скажет, что так не бывает. Что человек не меняется в одночасье. Что все изменения в людях происходят медленно и почти незаметно, примерно так же, как растут деревья в саду или собственные дети. Наблюдая их день за днем, не замечаешь в них изменений, пока однажды вдруг, словно сбросив с глаз рутинную пелену, не понимаешь, что маленький зеленый росточек, совсем недавно едва торчащий из земли, вдруг сравнялся с тобою ростом, а твой кроха-сын, еще вчера неуверенно стоявший на дрожащих ножках, уже бреет усы и бороду… Скорее всего, так обычно и происходит. Но исключения лишь подчеркивают правила. Чизен Вьер в эту ночь подчеркнул правило медленной и постепенной трансформации человеческой личности двойной жирной чертой, проснувшись наутро уже совсем другим Лордом-Канцлером.
Глава 4. Крепость.
– Земля! – во всю глотку заорал с марса впередсмотрящий.
Казавшийся вымершим корабль ожил. По палубе забегали–засуетились вызванные по авралу матросы палубной команды, исполняя только им одним ведомые, почти обрядовые действия по подготовке судна к встрече с долгожданным берегом.
Ожила, зашевелилась, залязгала металлом человеческая змея на корме. Невольники, насколько им позволяла пропущенная сквозь оковы общая цепь, потянулись к бортам, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь серую пелену дождя. Те, кому было не дотянуться до бортов, пытались угадать происходящее по долетавшим до них обрывкам команд и возгласам моряков. Несколько минут уставшие глаза узников не различали ничего – ни земли, ни неба. Одна вода. Повсюду вода. Внизу, вверху, вокруг них, на них самих – в хлюпающей одежде, в слипшихся волосах, в каждой впадинке и трещинке палубы. И соленая вода в глазах, жадно вгрызающихся в беспросветную морось, скрывающую неотвратимую неизбежность.
Но вот впереди промозглая серость сгустилась, стала комковаться и темнеть, обретая смутные пока еще очертания. С каждой минутой, по мере приближения, темное пятно становилось все плотнее и отчетливее. Вот уже стали вырисовываться силуэты башен. Высокие и мощные, они стояли как исполины, надежно охраняющие свою обитель. Черно-бурые стены Крепости, сложенные из огромных древних валунов с грязно-зелеными пятнами водорослей и белыми разводами морской соли и известняка, все росли и приближались, пока не закрыли собой всю линию горизонта. Теперь они уже не просто приближались, они вздымались ввысь, вырвавшись из самой глубины морской бездны, нависали над ничтожностью суденышка и собранных на нем людей, грозясь раздавить их своей исполинской мощью. Крепость росла и ширилась, силясь заполнить собою все пространство вокруг, которое все более сжималось и съеживалось под тяжестью каменных стен. Сжимались и сердца арестантов, в которых уже не умещались даже последние жалкие крупицы надежды.
Восемьсот двадцать четвертый с тоской взирал на мрачную громаду Крепости. Она была все той же Крепостью, что и тогда. Но все же какой-то другой. Спроси его, что изменилось, он вряд ли смог бы однозначно ответить на этот вопрос. Может, не Крепость стала другой? Может, это он сам стал другим – в тот миг, когда раскаленный металл навсегда причислил его к безликому и безымянному стаду недочеловеков, носящих на лбу номера. И теперь, пропущенный через призму собственного измененного сознания, иным кажется и весь остальной мир. Ведь и стены, и башни, и сами камни, из которых они состоят – они все те же, что и десять, двадцать, сто лет назад. Просто смотрит он на них совсем по-другому. Может и так. Скорее всего так. Но не только. Ведь не могло не повлиять на Крепость то, что происходило здесь последние годы. Нет, не могло. Пусть совсем на другом, надреальном и надвещественном уровне. Может, сотни и тысячи убиенных душ незримо кружат сейчас над стенами, башнями, переходами Крепости, наполняя воздух страданием и отчаянием, таким плотным, что его почти можно осязать.