За тридцать тирских шекелей
Шрифт:
– Ну, что-то у вас опять без подробностей. Опять ничего интересного, как будто вы ездили куда-нибудь в Кинешму…
– Что было, то и написал, – сказал Трофимов. – Что могло быть интересного на научной конференции?
– Да ваш доклад, например! – воскликнул Иван Иванович. – Широта кругозора, грамотные ответы! Причем вы все время держались в рамках материалистической диалектики, хотя это было нелегко! И мне очень понравилось, как вы срезали этого негритоса Купера, когда он задал свой явно провокационный вопрос!
– Вы говорите так, как будто там были, – растерянно проговорил
– Может, и был! – кивнул куратор. – Бесплотно и незримо! Правда, и про развлечения вы ничего не рассказали…
– Особых развлечений там не было…
– Ну, как не было? А когда вы вернулись в кампус глубокой ночью? – Иван Иванович уставился в глаза доцента пронизывающим взглядом.
– Да, верно, я действительно задержался на полуночной литургии. Если это можно считать развлечением, то конечно. Должен сказать, что я действительно получил удовольствие от исполнения «Аве Мария» на арамейском.
– Что за язык такой? Я про него ничего не слышал? – вскинулся Иван Иванович.
– Это язык Христа.
– Ааа… – Иван Иванович махнул рукой. – Ну, вы этим особо не увлекайтесь…
– Хорошо, не буду, – покладисто сказал Трофимов.
Иван Иванович поцокал языком.
– Правда, есть тут одна закавыка… Никто не видел вас на этой литургии!
– Ну, почему не видели… Я сидел через несколько мест от Купера… И этот рыжий ирландец все время дышал мне в спину…
Трофимов был в шоке. Такое впечатление, что куратор ездил вместе с ним! А может… Может, это он был в раскопе?! Да нет, ерунда!
Иван Иванович едва заметно улыбнулся, он явно был доволен, что ошеломил собеседника.
– Ну, ладно. Видел, не видел, – ошибки всегда случаются. Поскольку у вас большое событие – вышла книга массовым тиражом, она продается за рубежом, ваша значимость как ученого возрастает. Поэтому я не буду читать вам морали и надеюсь, что в дальнейшем у нас с вами сложится более тесное и плодотворное сотрудничество, – сказал он.
– Не сомневаюсь! – согласился Трофимов.
Когда Иван Иванович ушел, он вернулся на кафедру и попросил лаборантку Леночку найти и прислать к нему студента Котова. Она удивилась.
– Это тот красавчик-мажор, который всегда одевается как на картинке? Неужели он пишет у вас научную работу?
– Хм, – Трофимов усмехнулся. – Пока только собирается. Может быть, и возьмется…
Через несколько минут Владимир Котов, по прозвищу Кот, заглянул на кафедру.
– Вызывали, Иван Родионович?
– А, Котов, подождите, сейчас я выйду, – сказал Трофимов, поднимаясь. В коридоре он взял студента под руку и увлек по длинному проходу, будто на прогулку.
– Один знакомый нумизмат хочет получить консультацию о достаточно редкой старинной монете. Кто в Ленинграде может такую консультацию дать? – спросил он.
Кот ненадолго задумался, а потом сказал:
– Ну, есть такой… Феликс, прозвище Граф… Он много лет занимается антикой. Они обычно по линиям специализируются: доски, ну, то есть иконы, фарфор, бронза, картины, оружие… А Граф всеядный, и в монетах тоже толк понимает…
– А где его можно найти? – спросил Трофимов.
Кот покрутил головой.
– Это дело непростое. Он по всему городу крутится: сейчас здесь, через час там… Больше всего шансов поймать его в ресторане, в «Астории». По выходным он всегда там и обедает, и ужинает. Да и на неделе частенько заглядывает.
– Спасибо, Володя! – от души поблагодарил Иван Родионович. Это была первая консультация, которую доцент Трофимов не провел, а получил от студента.
Глава 4
Обед «деловиков»
В «Астории» народу всегда немного, и не только потому, что цены здесь для простого люда откровенно кусаются. Просто с улицы сюда не пускают. Нет, конечно, заходят-то прямо с улицы, но не кто попадя – только те, кого швейцар дядя Ваня знает в лицо. Это солидные, уважаемые и щедрые люди, действие таблички «Мест нет» на них не распространяется, и строгий отставник широко распахивает перед ними двери с улыбкой, непривычной на суровом лице.
Вот и сейчас, зал ресторана почти пуст, только в уютном отдельном кабинете накрыт стол на четыре персоны. Имена персон в городе хорошо известны, по крайней мере в кругах «деловиков», которые в последнее время частенько стали проводить время в учреждениях общепита, причем не в рабочих столовых или, упаси боже, на фабриках-кухнях, а в элитных ресторанах, к которым, без всякого сомнения, и относилась «Астория». Потому что время сейчас наступило другое: менее строгое и более вольготное. Когда-то они прятались, боялись показать свое благополучие, а теперь, вроде бы, можно. Ну, а если можно, то почему они должны себя ограничивать?
Накрахмаленная скатерть, хрустальные рюмки и бокалы, фарфоровые тарелки… Нежнейшие, прозрачные лепестки осетрового балыка, красная лососевая икра с Камчатки, серая севрюжья из Астрахани, розоватые ростовские рыбцы со снятой кожей, жареная форель «ишхан» с Севана, настоящий салат оливье по дореволюционному рецепту: с перепелиными яйцами, рачьими шейками и добавлением коньяка; холодный волжский осетр, слезящиеся ломтики свежайшей ветчины, копченого окорока и карбоната, тонко нарезанная сырокопченая колбаса, – и это только закуски, прелюдия к основному обеду! Грузинские вина, армянские и дагестанские коньяки, экспортная «Столичная» с золотыми и серебряными медалями на этикетке, настоящий «Нарзан» и «Джермук» – прямо из источников…
Такой стол нелегко найти не то что где-то на периферии, но и во всем Ленинграде! Да и то не факт… Разве что на знаменитой фотографии из «Книги о вкусной и здоровой пищи», выпущенной в 1955 году и отражающей не столько изобилие, изысканность и доступность продуктов, повседневно потребляемых советскими людьми, сколько представление вождей об этом деликатном вопросе…
– Ну что, Феликсушка, давай, за твое здоровье! Сегодня тебе исполняется сорок три, прекрасный возраст, когда все еще впереди, – поднимает бокал с густой «Хванчкарой» реставратор художественного музея Игорь Охотников. Ему немного за пятьдесят, сухощавый, верткий, вид почти всегда недовольный, может, оттого, что он альбинос. Белые ресницы, красные, вечно воспаленные глаза, чувствительная к солнцу кожа… Чему тут радоваться?