За волной - край света
Шрифт:
Деларов, ничего на то не ответив, сказал:
— Заходите.
Замотался. Не хотел говорить и слова лишнего. Рванул дверь. Она подалась с трудом. Деларов глянул: поверху двери шла щель — хотя бы и кулак суй. «Вот так,— подумал,— села. А я о чем? В других избах небось не лучше».
Гремя каблуками, ватажники вошли в избу. Смирный Феодосий, глянув на икону, перекрестился:
— Во имя отца, и сына, и святого духа...
— Аминь,— остановил Деларов и показал на стол.
Кондратий придвинул лавку.
— Вот что, браты,— начал Деларов,— «Меркурий» ушел, и нам след для бережения по караульному оставить на башнях, а других в работу запрячь. О сторожевых,— Деларов кивнул Кондратию,— твоя забота.
Кондратий, по своему обыкновению, промолчал, только головой кивнул согласно.
— А вам,— Евстрат Иванович обратился к Киль- сею с Феодосием,— собрать остатних и избы, лабазы осмотреть. Вон,— ткнул с недовольным лицом пальцем в дверь,— вовсе села. Особо печи в избах проверьте. А я провиантом займусь.— Шлепнул ладонью по столу: — Время не теряйте. Хасхак обещал бурю на завтра.
Мужики молча поднялись. Говорить далее было не о чем.
— Да,— остановил Деларов Кондратия,— тех, что на подмене в карауле будут, сей же миг на берег. Пусть байдары вытянут из воды и принайтовят крепко-накрепко. Сам огляди.
Ватажники, поспешая, вышли. Евстрат Иванович промедления не терпел. Сказал — значит, делай.
Деларов, стоя у стола, подумал: «Ну, вроде все оговорили. И то, и это... Вот еще бы...» И забыл, о чем подумал. Опустился на лавку. Вот ведь как бывает: ждал пирата Кокса и в кулаке себя держал. То, что и не мог, а делал. Сейчас же, узнав, что опасность миновала, разом весь груз, что нес так долго, плечами ощутил и понял: надсадился. Почувствовал такую усталость, что показалось ему — век сиди и не отдохнешь. В голове неожиданно родилось:
«Синицу бы услышать. А? Как она тренькает. Маленькая, хлопочет на ветке и как гвоздиком по стеклу: скрип, скрип».
Евстрат Иванович был московским купцом. Имел дом собственный в Замоскворечье. Во дворе — рябины, березы, два клена. По осени неслышно летела золотая паутина и синицы — пропасть была синиц на Москве — по осени — звенели в опадавшей листве. Деларов будто услышал это: скрип, скрип, скрип.
Много человеку нужно, ох много! Вон куда пришел он, за океан,— купец московский Деларов Евстрат Иванович,— но вот наступил и для него час, когда все готов был отдать за синицу, что жаловалась, молила, радовалась над головой у родного дома. Синицу!
Евстрат Иванович с шумом, как уставшая лошадь, вздохнул и поднялся.
В провиантском амбаре хозяйничал Тимофей Портянка. Тот самый, что в Кенайской крепостце сидел, когда немирные индейцы убили Устина и с ним еще восемь ватажников. Выказал он себя в Кенаях расторопным, рачительным мужиком. Покойный Устин говорил о нем: «Тимофей — смел, боец, но глаз за ним нужен». Ныне Деларов к складу его приставил. Решил: «Приглядывать сам буду». Но, за делом, редко в склад наведывался. Сейчас, подходя к складу, подумал: «Все просмотрю, чтобы душа не тревожилась».
В складе стояла полутьма, пахло рыбой, солониной, лежалой мукой. Евстрат Иванович сильно потянул носом, и ему помнилось, что уловил он в спертом складском воздухе какую-то едучую струю. «Хмельное вроде? — подумал, принюхиваясь.— Да откуда? Два анкерка-то и было. Сам запечатал». И в другой раз потянул носом. Острый запах дал знать себя явственней.
— Тимофей,— позвал Деларов.— Тимофей!
Никто не откликнулся. Евстрат Иванович в полутьме, щурясь со света, увидел лежащего поперек прохода человека. Окликнул:
— Эй, кто тут?
Лежащий замычал неразборчиво. Евстрат Иванович наклонился, и в лицо ударил запах сивушного перегара. Деларов ухватил лежащего за армяк, тряхнул, вытащил из-за бочек и кулей. На него глянули невидящие глаза пьяного Тимофея. От ярости у Евстрата Ивановича дыхание перехватило.
— Ах ты вор, вор! — воскликнул и с силой махнул Тимофея спиной о бочку. И в другой, и в третий раз ударил.
Тот рванулся из рук, но хватка у Деларова была крепкой. Не отпуская Тимофея, Евстрат Иванович дотащил его до дверей и еще дважды с силой ударил по глазам, по лицу. Толкнул к стене. Все было в этих ударах: и усталость бесконечная, и душевная боль, и синица московская, осенняя.
— Вор! — крикнул.— Вор! — Будто забыл другие слова, а скорее, у него злее слов не было.
Оттирая с лица кровь, Тимофей поднялся на ноги.
— Да я,— забормотал, зашлепал вонючим, пьяным ртом,— я...
Но Деларов на него уже не глядел, а растворил дверь и крикнул:
— Эй, кто там?
К нему подбежали, бухая сапогами.
— Кондратия,— сказал, задыхаясь, Евстрат Иванович,— сей же миг!
Прикрыв дверь, вернулся в склад. Сунул руки за кушак. Стоял. Смотрел. Грудь ходуном ходила.
Тимофей сопел у стены. Наклонился, отсмаркивая кровь в полу армяка.
— Где спирт? — жестко спросил Деларов.
Тимофей, суетясь, мышью скользнул между бочек.
Спина у него гнулась, словно перебитая в пояснице. Вынес анкерок.
— Второй где?
— Да...— начал было Тимофей.
— Ну!
Тимофей боком, боком посунулся к стене.
— Да я, да эх...— забормотал, заскулил невнятно.
— Где второй анкерок? — подступил к нему Деларов.
Тимофей, не сводя глаз с управителя, наклонился, поднял из-за кулей анкерок. Деларов рывком выдернул бочонок у него из рук. Анкерок был пуст.
— Так,— сказал Евстрат Иванович,— так, значится...
Вошел Кондратий и, только глянул на Деларова, на бочонок, на прижавшегося к стене Тимофея, все уразумел. Но, однако же, ухватил Тимофея за грудь, подтащил к себе цепкой, как клешня, рукой, потянул носом воздух. Лицо гадливо исказилось.
Деларов опустил анкерок на пол.
— В чулан его запри, Кондратий,— сказал глухо, с едва сдерживаемым гневом,— да возвращайся. Вдвоем склад осмотрим.
Его трясло и от беспокойства за провиантский припас, и от досады, что не углядел воровства. Он ругал себя последними словами. Лицо налилось пунцовой краской. Сохранность провианта означала: выжить аль нет крепостце во всю долгую зиму.