За волной - край света
Шрифт:
Не присаживаясь к столу, граф попросил пригласить своего непременного помощника Федора Федоровича Рябова.
Как всегда, тот явился незамедлительно.
Воронцов, выказывая к нему неизменную приязнь, тепло взял Федора Федоровича за руку и, по обыкновению прогуливаясь по кабинету неспешными, покойными шагами, начал разговор, к которому готовился все утро.
— Турецкой кампании,— сказал Александр Романович,— очевидно положительное для империи Российской окончание. И понятно, что многие обращают взоры к обретенным землям Новороссии. Им представляется, что здесь откроются широкие возможности для коммерции.— Граф остановился и, все еще удерживая руку Федора Федоровича, задумался.
Тот взглянул вопросительно.
— Нет, нет, мой друг,— тут же сказал Александр Романович, отрицающим жестом останавливая помощника.— У нас нет разногласий относительно будущего Новороссии. Хочу лишь подчеркнуть: в завтрашнем дне обретаемых на юге земель есть начала для развития коммерции. Но лишь в завтрашнем дне. Юг пока малолюден, здесь нужны порты, дороги и многое, многое другое для того, чтобы распахнуть ворота торговле. На это уйдут годы. Годы...
Сказав это, Александр Романович отчетливо представил бесконечные обозы, бредущие по раскаленной южной степи; тысячи и тысячи землекопов, строящих дороги; глыбы камней, с шумом и грохотом обрушивающиеся в море, с тем чтобы укрепить берега на месте будущих портов; увидел строительные леса вокруг растущих зданий новых городов и, разом охватив все это мысленным взором, навыкшим к государственным решениям умом, просчитал, сколько это потребует сил. Пустых слов граф не хотел да и не умел говорить.
Воронцов молча прошел к окну и, отпустив руку Федора Федоровича, высказал наконец главное, о чем так много думал:
— Коль скоро мы обретем покой на Западе, приспевает время оборотиться всем лицом к Востоку. И вот что я хотел сказать вам, мой друг. Недоговоренности ее величества... Точнее даже неодобрение начинаний на Востоке — только маневр. Да... Да... Маневр. Нежелание дать пищу при дворе для разговоров.
Федор Федорович слегка приподнял плечи. Но граф не дал сказать ему и слова:
— Я долго вчера размышлял и пришел к выводу: ее величество ждет наших действии, но не хочет, чтобы побудительной причиной к ним были царственные распоряжения. Это политика, мой друг. Думаю, в ближайшее время следует подготовить решительную бумагу относительно восточных дел. Пока, однако, не следует посвящать в это никого.— Он, заговорщицки склонив набок голову, взглянул на помощника.— Сделаем все, а тогда скажем. А? — И граф Воронцов улыбнулся, уже целиком захваченный предстоящей работой.
Он чувствовал счастливый ветер, поддувавший под крылья России, и, опираясь на многолетний опыт и немалые знания, стремился всеми силами быть полезным в ее движении.
— Действие, действие, мой друг, вот что единственно может нас украсить...
Значительное лицо графа выразило полное удовлетворение состоявшимся разговором. Воронцов не догадывался, что его ждут разочарования. Разумея в делах государственных, Александр Романович, как это часто бывает, меньше успевал в дворцовых интригах.
Федор Федорович, выйдя из кабинета президента Коммерц-коллегии, окинул взглядом заполнявшуюся просителями приемную залу графа и с явным выражением озабоченности пошел по коридору. Можно было с уверенностью сказать, что слова Александра Романовича сильно его озадачили.
Так, да и вовсе не так начал день Александр Андреевич Баранов — новый управитель земель, занимаемых Северо-Восточной кампанией Григория Шелихова и Ивана Голикова по матерой земле Америки и прилежащих к ней островам.
Александр Андреевич проснулся затемно в освещенной фонарем тесной каюте галиота «Три Святителя». Фонарь давал мало света. В каюте было темновато, но все же можно было разглядеть узкий стол, у которого за картой в недавнем плаванье к берегам Америки часами просиживал Шелихов, покрытые звериными шкурами рундуки, закопченные плахи низкой потолочной переборки. Попахивало сгоревшим тюленьим жиром, невыделанной кожей, рыбой, но все запахи перекрывал непривычный для сухопутного человека Баранова, остро бивший в нос, одновременно пугающий и бодрящий йодистый дух перепаханного штормом моря.
Александр Андреевич откинул меховую полость и оперся на локоть.
Фонарь раскачивался, поскрипывал на ржавом крюке, словно говоря новому на судне человеку Баранову: «Мы здесь видели всяких. Теперь вот поглядим, какой ты. Ну-ну...» Свет фонаря колебал переборки, будто напоминая, что не твердь земная под галиотом, но бездонная морская пучина и отделяют от нее находящихся на судне лишь три дюйма слабых бортовых лесин. Да и те потрескивали, пощелкивали, напрягаясь в преодолении ветра и тяжко бьющих в борта волн.
Но Баранов, оглядев каюту, не подумал об этом. Напротив, под режущий скрип фонаря, глухо различимые с палубы слова команды, удары колокола он, подобно Воронцову, ощутил в груди прилив бодрости. Да, и для него день начинался радостным ощущением своей силы и ожиданием счастливого его продолжения. На смуглом, с резкими морщинами лице Александра Андреевича выразилось удовлетворение. Губы отвердели, лоб разгладился от морщин, глаза оглядывали тесный мир каюты с живым любопытством.
Баранов вспомнил Охотск, проводы галиота, мореходов за столом предотвального застолья, по давнему обычаю устроенного компанией, и подумал: «Ежели бы год, два назад сказали — вот так-де вот однажды он проснется в каюте галиота, летящего по волнам океана,— ни за что не поверил». Охотск, предотвальное застолье, каюта были для него нежданными и почти невероятными.
Язычок огня в фонаре завился штопором, пыхнул копотью. Пламя стало притухать, но тут же выровнялось и ярче осветило каюту. «Да,— подумал Баранов,— куда уж как нежданными». От этой мысли он даже усмехнулся, морща губы: «Хм, хм...»
Прежде чем дать согласие на предложение занять место управителя американских земель Северо-Восточной кампании, Баранов, каргопольский купец, вел пушную торговлю, брал питейный откуп, вновь занимался пушной торговлей. Видел всякое. Жестокие пурги заносили его в тайге, не раз бедовал он в тундре, и молва говорила о нем, что купец он рисковый, из тех, что ни бога, ни черта не боятся. Славу смелого человека принес ему случай.