За землю Русскую
Шрифт:
Вокруг степени шумно. Точно Ильмень в бурю, темными, крикливыми волнами колышется площадь. В шуме слышны голоса:
— Рязань-ту отбила Орду.
— Ох, правда ли?
— Правда. Верные люди сказывали. Бежали ордыняне за Каспий.
Светлеют лица. Хороший слух каждому дорог, но не успел он затихнуть, как Офоня, сиделец из колпачного ряда, передал:
— Не Орда, братцы, страшна Новгороду. Орда далеко. Князь Ярослав с суздальскими полками в Торжке.
— Почто идти Ярославу?
— Идет.
— Не в колпачном ли ряду его
— Видели. Люди прибежали из Торжка… Как станут на зиму в Новгороде суздальцы, хоть не живи после.
Никому не хочется верить Офоне. Любит он похвастать перед людьми и соврать походя. Не верят, но время тревожное, а вдруг да на этот раз правду Офоня молвил?
— Ярослав княжит в Киеве, — оттеснив Офоню, сказал кузнец Страшко. — Офоня врет, а вы заслушались.
Вдруг толпа качнулась. Не говор уже — смех слышно:
— Антон-дегтярник идет, сторонись, люди добрые!
— Снял бы ты свою епанчу, Антон! За версту от тебя дух, как от дегтярни.
— Без дегтю, мужи, телега скрипит, — отшучивается Антон, пробираясь ближе к вечевой степени.
— Мужи новгородские! — подняв руку, призывая к тишине, выступил вперед Онцифир. Седая борода закрывает грудь лучника. — Ведомо ли вам, мужи, что верхние люди, болярство вотчинное, замыслили измену Новгороду; ведомо ли…
Голос Онцифира пропал, словно растаял в криках и гуле толпы.
— На вечный суд… Кто изменник?..
— Имя… Имя молви, Онцифире!
— Велику ли измену замыслили?
— Посадника!.. Куда сокрылся Бориска от Великого Новгорода?
— Нагулял сало на сладких хлебах.
— В вотчинках у него с голоду мрут холопы…
— Пусть выйдет на степень, скажет вины свои Новгороду!
Слова как искры. Будто из ночной мглы, вырываются они из людского гула.
— Князя не видно. Давно не слышно голоса его перед Великим Новгородом.
— В Городище послать… Ну-ка, братцы, скороходы-молодцы, кому сапогов не жаль, разомните ноги!
— Орда-то, чу, у Торжка… Где полки новгородские?
— Разорит Орда Новгород…
— Посадник… Нигоцевич в измене.
— Посадника!.. Пусть скажет!
— Скрыл от веча глаза Бориска.
— Найдем! Близко Великий мост…
Потряхивая медным шаркуном, вблизи степени очутился Прокопко-юродивый. Скачет на одной ноге, гремит шаркуном.
— Дон, дон, из Суздаля звон. В Суздале Орду встречали, в Суздале Орду за стол сажали: иди, Орда, в Нов-Град, зори, Орда, Нов-Град, бери, Орда, Нов-Град!..
— Уймись-ко, божий людин! — прикрикнул на Прокопа Шумило-плотник. — Язык у тебя бархатный, а слово худое… Сунешься под горячую руку, не испить бы ненароком воды из Волхова.
Взглянул Прокопко на хмурое, в рябинках, лицо плотника, прикусил язык. Бочком оттерся в сторону, пропал.
— Кто не по обычаю, а по лихоимству своему берет дань с ремесленных? — крикнул Онцифир. И подождав пока утихомирится шум, ответил. — Степенный посадник, болярин Нигоцевич. По его вине и ремесло
— Время, Онцифире!
— Спросим Бориску, не тяжела ли ему гривна посадничья?
— Спрашивала кукушка ястреба, да крылышки потеряла.
Шум нарастал. Гнев, что годами долгими накапливался в людских сердцах против верхних, вырвался наружу; тесно ему у вечевой звонницы. Точно Волхов весною, когда, взломав ледяную крышу, буянит и пенится полой водой, зашумел Новгород.
— На суд веча Бориску Нигоцевича! — крикнул Антон-дегтярник. Сбросив с плеч епанчу, в длинной холщовой рубахе, сухой, жилистый, казался он еще выше, чем в то время, когда пробирался к степени.
Крик дегтярника подхватил плотник Шумило:
— Сказан суд… С Великого моста в Волхов!
— На поток Бориску!..
Это крикнул Игнат-гвоздочник.
— На по-то-о-ок!
В единый крик слился шум. Словно люди на вече ждали слова, какое услышали от гвоздочника. «На поток!» Было в этом крике что-то неотвратимое. Все споры, все недовольство, вся ненависть к верхним вырвались из сдерживающих преград. «На поток!» Нет больше места ни терпению, ни страху. «На поток!» — это суд веча, суд Великого Новгорода.
— На по-то-о-ок Бориску!
Огромная толпа, заполнявшая все пространство перед вечевой звонницей, колыхнулась; с шумом, с угрожающими выкликами двинулась на Великий мост, на Софийскую сторону. Впереди Антон-дегтярник. Он с непокрытой головой, в длинной холщовой рубахе; на плече у него поданная кем-то на пути ослопина. За Антоном — Игнат-гвоздочник, Страшко-кузнец…
…Нигоцевич, Якун Лизута, Стефан Твердиславич с боярами и гридями шествовали на вече, когда навстречу им, из-за Волхова, донеслось:
— На по-то-о-ок!
Толпа бояр попятилась. Нигоцевич и Лизута первыми повернули к Детинцу. Со скрипом захлопнулись тяжелые ворота. На надвратных стрельницах показались красные щиты ратников владычного полка.
— Холопей, гридей загодя бы обружить, уняли бы, — промолвил Нигоцевич.
Ему никто не ответил.
— На по-то-о-ок!
Не спасет от суда Новгорода ни сила холопья, ни золотая гривна посадничья. Жив в памяти новгородцев большой «поток» при покойном князе Всеволоде Юрьевиче. Чуть не половину боярских хором сожгли на Пруской и на Чудинцевой. В Детинец, к святой Софии, не вломятся отчаянные головы, а на городских улицах — один суд: с Великого моста в Волхов.