Забава Путятична и змей Горыныч

Забава Путятична и змей Горыныч

Пролог

То что свято, то и клято.

А у нас бока намяты

при любых наших словах —

на то царский был указ.

Во стольном граде, сто раз оболганном, в Московии далёкой, за церквями белокаменными

да за крепостями красными оборонными, жил да правил, на троне восседал царь-государь Николай Хоробрый, самодур великий (в общем, со своей, так сказать, изюминкой), но дюже добрый: народу поблажку давал, а на родных детях отрывался. И была у царя супружница, молода царица свет Забава Путятична, красоты неписаной, роду княжеского, а с каких краёв – никто не помнил (а может и помнить было не велено).

Глава 1. О том, как Забава Путятична долеталась

И пошёл слух по всей земле великой

о красоте такой дикой:

то ли птица Забавушка, то ли дева?

Но видели мы, как летела

она над златыми церквями

да махала руками-крылами.

Мы царю челобитную били:

– Голубушку чуть не прибили;

приструни, Николаша, бабу;

над церквами летать не надо!

Государь отвечал на это:

Наложил на полёты б я вето,

да как же бабе прикажешь?

Осерчает, потом не ляжешь

с ней в супружеско ложе —

она же тебя и сгложет.

Вот так и текли нескладно

дела в государстве. Ладно

было только за морем,

Но и там брехали: – Мы в горе!

Впрочем, и у нас всё налаживалась.

Забава летать отваживалась

не над златыми церквями,

а близёхонькими лесами:

обернётся в лебедя белого

и кружит, и кружит… «Ух смелая! —

дивились на пашне крестьяне. —

Мы б так хотели и сами.»

Но самим летать бояре запрещали,

розгами, плетью стращали

и говорили строго:

– Побойтесь, холопы, бога!

А мы бога привычны бояться,

он не давал нам браться:

ни за топор, ни за палку.

Вот и ходи, не алкай,

да спину гни всё и ниже:

не нами, то бишь, насижен

род купеческий, барский,

княжий род и конечно, царский.

Нет, оно то оно – оно!

Но если есть в светлице окно,

то баба и сиганёт, как кошка:

полетает ведьмой немножко,

да домой непременно вернётся.

А что делать то остаётся

мужикам старым? Ждать

и в супружеском ложе вздыхать.

Но вот и забрезжил рассвет,

а её проклятой всё нет;

кряхтит Николай, одевается,

на царски дела собирается

да поругивает жену:

«Не пущу её боле одну!»

Ну, пущу, не пущу – на то царская воля.

А наша мужицкая доля:

по горкам бегать -

царевну брехать.

А она, проклятая, не даётся.

Поди, ведьмой над нами смеётся,

сидя где-нибудь под кусточком?

Оббегали мы все кочки,

но не сыскали девку.

Царь зовёт мужиков на спевку

да спрашивает каждого строго:

– Где моя недотрога?

– Никак нет, – говорим. – Не знаем.

Чёрта послали, шукает.

Пир затеяли: пьём, ждём чёрта.

Через год тот пришёл: «До чёрта

там ёлок колючих и елей!»

Мы выпили с горя, поели

и песни запели протяжные.

Посол грамоту пишет бумажную

на заставушку богатырскую:

«Так и так, мол, силу Добрынскую

нам испытать бы надо;

пропала царская отрада —

Забава Путятична легкомысленна

(отлеталась птичка, видимо);

приходи, Добрынюшка, до Москвы-реки

да деву-лебедь ты ищи, свищи;

/точка, подпись стоит Николашина,/

а хто писарь – не спрашивай!»

Свистнули голубка могучего самого,

на хвост повесили грамотку сальную

и до Киева-града спровадили.

Чёрт хмельной говорит: «Не надо бы!»

Но дело сделано, сотоварищи.

Пока голубь летал до градищи,

мы по болотам рыскали,

русалок за титьки тискали,

допрашивали их строго:

– Где царская недотрога?

Результат, однако, был отрицательный:

русалки плодились. А богоматери,

на иконках не помогали.

Малыши русалочьи подрастали

и шли дружиной на огороды:

«Хотим здесь обустроить болото!»

Мужики от вестей таких заскучали:

пили, ели, Добрынюшку ждали,

и отцовство признавать не хотели:

дескать, зачатие ни в постели.

Николай хотел было рехнуться,

но квасу выпил, в молодого обернулся

да издал такой указ:

«На русалок, мужик, не лазь;

к водяному не стоит соваться;

а с детьми родными грех драться.

Посему, дружину ту вяжем

(войско царское обяжем),

на корабелы чёрные сажаем

да по рекам могучим сплавляем

до самого синего океана,

там в пучину морскую окунаем —

и пущай живут на дне, как челядь.»

Делать нечего, оковушки надели

на дядек водяных да дев русалок,

в трюмы несчастных затолкали,

и спустили по Москве-реке и далее.

А куда? Да больше не видали мы

ни корабелы наши чёрны,