Заберите вашего сына
Шрифт:
— Похищение, — стонет мне в рот Магазинчикова, тяня на себя за рубашку и одновременно, пытаясь второй рукой привлечь внимание, хлопая по плечу.
Точно, там же какая-то культурная программа.
— Да, похищение, — выдыхаю, не желая отрываться от ее губ.
— Надо будет связать тебя, — голос будто издали, между поцелуями не хватает воздуха, потому она делает пару глубоких вдохов каждый раз, пока я забираю ее дыхание.
— Свяжи, неси, забирай, согласен, да, — бормочу, не особо соображая, о чем она. Похищаться? Ладно, давай. Хоть в мешок заверни и на край света неси. Как там в старой песенке: забирай меня скорей, увози за сто морей. Гордость проглочу, побуду
— …и рот заклеить.
Нет, вот этого не надо. Как я целоватся буду? А говорить? Мне нельзя не говорить, меня же за тридцать минут молчанки распирает потом, наговорится не могу. Пробовал, после, всех домашних болтовней замучал.
— У тебя, — страстно дышит эта рыжая чертовка, отрываясь от моих губ. — Изолента есть?
И смотрит так проникновенно, отчего в беспорядке мыслей пытаюсь понять: шутит или серьезно?
— Изолента? — непонимающе вскидываю брови, а Лиля вновь морщится, тряхнув недовольно волосы. Смотрит задумчиво, губу кусает, а я вновь к ним тянуть, но в этот раз ее палец ложится мне на губы в предупреждающем жесте.
— У нас же похищение. Какое похищение без изоленты? Или хотя бы скотч. Давай, дорогой, не могу я все одна делать.
Где-то на затылке мелькнула быстро погасшая разумная мысль, что меня дурят. Точнее, насчет абсурдности всей ситуации. Однако, если бы я прислушивался к своему затылку, вряд ли мой организм мне бы сказал «спасибо». Но вот этого ее «дорогой» уши в трубочку завернулись, мгновенно подорвался с пиджаком в одной руке, хватая Лилю за тонкое запястье другой, потянув на себя.
— Пошли, будет тебе изолента, скотч и самое лучшее в мире похищение, — едва могу говорить. Самого аж распирает, потому спешу на выход из кабинки, дав знак своим людям быть свободными. Одному из охранников, судя по виду, это не нравится. Но он молча кивает. Лиля на каблуках, а пол здесь скользкий, оттого приходится сбавить шаг. Зато успеваю набрать отца, надеясь, что он меня услышит в этом грохоте, пока мы пересекаем этаж, спеша к лестнице вниз на второй, где сам клуб.
«Да, сын», — голос у него бодрый, несмотря на глубокую ночь. Видимо опять засиделся за работой, немного стыдно стало, что я веселюсь, а он пашет.
— Папа, я похищаюсь на выходные! — начинаю с главного, отчего Лиля запинается по дороге. Едва успеваю поймать за талию ошарашенную девушку, остановив пробегающего мимо нервно подпрыгивающего официанта. Он видит меня, бледнеет, открывает рот, но я шепчу ему, убирая трубку, дабы не слышал отец:
— В черную спальню изоленту принеси.
— Или скотч, — добавляет Лиля, а глаза паренька расширяются. В этом синем взгляде столько эмоций. На лице отражается в начале недоумение, затем понимание. Где-то в его голове явно мелькнула мысль «эти гребаные поклонники 50 оттенков». Но на лице не дрогнул ни один мускул, невозмутимо кивает, показывая знак «окей».
— Конечно, Амир Давидович. Сию минуту.
Возвращаюсь к разговору с отцом, слыша его ехидный голос.
«Ты там только до понедельника найдись к девяти утра. У нас производственное совещание»
Производственное совещание — это святое. Без него нельзя, тем более мои люди уже отвезли подписанный контракт в офис, нужно будет все обсудить.
Проносимся мимо колон — на стойке администратора получаю заветный ключ в темные подвальные пенаты. Не спрашивайте, зачем такое в элитном клубе. Как раз для подобных случаев, хотя чаще люди просто упиваются в хлам и нужно куда-то из пристроить на время, дабы по дороге ничего не случилось. Иногда сам тут отдыхаю, потому что домой не хочется возвращаться после пары бокалов
— Имей в виду, Доронов, на цепи и всякие там извращения не согласна, — раздается голос Лили позади. Недоуменно оглядываюсь на нее, ощущая, как она крепче сжимает мою руку, громко хмыкаю. Дурочка, тебе реально повезло, что в свой первый вечер в эскорте ты нарвалась на меня, на не какого-нибудь извращенца. Собственной, это твой последний день работы в этом бедламе.
Оборачиваюсь к ней, останавливаясь к единственной черной двери без каких-либо цветных пометок, вставляя карту-ключ, которая с тихим писком и щелчком открывает замок. Придерживая ручку двери, тяну девушку ближе, вынуждая окончательно сократить между нами расстояние.
— Давай-ка договоримся, Магазинчикова, — говорю ей, глядя прямо в глаза. — Больше никаких подработок подобного рода. И этот наряд ты тоже больше не наденешь, — специально добавляю взгляду пылкости, отчего белая кожа мгновенно краснеет. Сверкает взглядом, недовольно поджимая губы. Да-да, характер не как у мамы, больше обижается. И хорошо, перевоспитывать проще.
— Женщина имеет права носить то, что ей нравится, — задирает выше нос, но успевает только охнуть, когда обнимаю ее за талию и быстро целую кончик носа.
— Конечно, пока этот наряд нравится ее мужчине, — философски произношу. Она открывает вновь рот, но тут слышится радостный голос работника клуба, спешащего к нам с мотком широкого скотча.
— Нашел! Амир Давидович, несу вам скотч!
Надо было свой затылок таки слушать, потому что скотч эта коза рыжая применила вовсе не по тому назначению, о котором я думал.
Глава 7
Лиля
Бабочки в животе, слоники на батутах — это примерное состояние того, что я ощутила за жалкие десять минут в кабинке с Амиром. Он своими губами об меня терся, а я уже нашим детям имена мысленно подбирала. Будет дочь — назову Лейла, сын — Александр. Или Арам, симпатичное имя. Они будут такие же черненькие, нагленькие и болтливые. В итоге я сойду с ума раньше, чем мне стукнет тридцать, после чего повешусь на подгузниках в ванной.
Тьфу, Магазинчикова, совсем крыша поехала.
— Иди сюда, огонь моей души, — распахивает объятия отец моих будущих воображаемых детей, пока я задумчивым взором исследую «черную» спальню.
Она реально черная. Комод, лампа, покрывала, сама кровать, мини-бар, столы — все черное, как и дверь снаружи. Ковер под ногами и тот в цвет спальни, хотя может он просто очень грязный. Не комната прям, а торжество толерантности. Здесь даже стены в цвет ночного неба — выключить свет, погрузишься в настоящий мрак. Как там в известной страшилке: «В черной-черной комнате…»
— Э-э-э, слушай, так дело не пойдет, — выставляю вперед руку со скотчем. Штаны с Амира падают вместе звяканьем бляшки ремня, отчего быстро прикрываю глаза, бормоча.
— Доронов, мы же договорились, что в начале похищаешься, — спешно останавливаю его порыв броситься ко мне и начать делать детей. Боюсь, после всего произошедшего он вряд ли оценит мой порыв сделать его счастливым семьянином. Печально, потому такой образчик мужчины, в идеально сидящих на нем боксерах, пропадает.
— Блин, Магазин, всю малину портишь, — бурчит, уже наклоняясь было к штанам, однако я пересилив свою природную скромность, отнимаю ладонь от глаз, выдыхая: