Заблудившиеся
Шрифт:
– Нас пищу готовить жизнь учила, – неопределенно ответил повар, с тревогой наблюдая за Сайкиным, внимательно вдыхавшим кастрюльные запахи.
– Это что за помойка? – спросил Сайкин.
Теплые нотки его голоса вдруг исчезли.
– Да так, – махнул рукой Дорохин. – Осталось с обеда.
– Может, свиней заведем, чтобы остатки не пропадали? – то ли шутя, то ли серьезно спросил Сайкин. – Будет свое дешевое мясо.
– Тут и без свиней все съедают, – ляпнул повар, не подумав, и криво усмехнулся.
– Ладно, без свиней, так без свиней. – Сайкин взял с разделочного стола
Он сделал к Дорохину еще один шаг и занес над его головой тесак. Повар заглянул в глаза Сайкина, белые от ярости, и ему показалось, что в этих глазах он увидел свою смерть. Дорохин согнулся, обхватил голову руками, словно это могло его спасти от страшного удара. И застонал, побоявшись кричать в голос. Сайкин опустил руку и разжал пальцы. Тесак грохнулся о доски пола.
Сайкин быстрым шагом вышел из кухни, а затем из столовой.
– Как только найдешь нового повара, этого вон, – сказал он курившему на воздухе Федорову.
Повар вышел в зал и через окно следил за Сайкиным, его глаза жгли слезы обиды.
Глава 4
С утра немного похолодало. С улицы доносились звуки гармони слепого музыканта. Испортившаяся погода влияла на Пашкова, как всегда, благотворно. С раннего утра он сидел за письменным столом у распахнутого настежь окна, вполуха слушая гармонь.
Пашкову нравился дом на окраине южного уютного городка, двухэтажный дом старинной постройки, кирпичный, потемневший от времени. Нравилась квартира с высокими потолками. Жизнь казалась осмысленной. Все бытовые проблемы оставались вне зоны видимости, их, эти проблемы, с необыкновенной легкостью решал спутник Пашкова некто Семен Дворецкий. Теперь Пашков не представляют себе, как мог он раньше спокойно жить без этого немногословного, мрачноватого мужчины, принявшего на свои плечи столь нелегкий груз.
Пашкову вообще нравились молчаливые люди, а за спиной Дворецкого он чувствовал себя уверенно. Этот человек в полной мере обладал редким и потому уже ценным качеством – ненавязчивостью, видимым спокойствием. Дворецкий умел создавать эффект отсутствия и даже, находясь рядом, буквально в двух шагах, казался незаметным и вместе с тем умел молниеносно решать все возникающие проблемы.
…Стоило спутникам прибыть в город и выйти на перрон в яркий южный день, как Пашков потерялся, он, словно ослеп от яркого, жгучего солнца. Люди, минуя его, несли по перрону свои рюкзаки и чемоданы и растворялись в блеске солнечного дня, а Пашков все стоял, смотрел вокруг и ничего не видел. А Дворецкий растаял, исчез, будто и не было его никогда.
Совсем в другой стороне, в конце станции, Пашков увидел бамперы поезда, его красные сигнальные огни. Он долго смотрел на поезд, уходящий на запасные пути, пока на него не легла чья-то тень. Появился Семен Дворецкий. Пашков, уже обретя дар зрения и речи, готов был наговорить массу обидных слов, но остановился, не начав. Затевать здесь, на перроне, базарную полемику из-за случайной накладки показалось Пашкову глупым безрассудством.
Как выяснилось, Дворецкий побеспокоился не только о ручной клади. У здания вокзала их уже ждали белые «Жигули». Усатый водитель кивнул Пашкову резко взял с места. Через несколько минут они были на этой самой улице у подъезда здания. Водитель помог внести наверх чемоданы и навсегда исчез из жизни Пашкова. «Жигули», совершив путешествие от вокзала до кирпичного особняка, остались стоять у парадного, ключи от машины звякали в кармане Дворецкого.
Пашков не размышлял о собственном бытие, не до этого. Львиную долю времени поглощали зрелищные мероприятия, обеды и ужины в самом большом местном ресторане. Эти ежедневные походы в ресторан, сопутствующий туалет тяготили Пашкова, и он не раз предлагал Семену Дворецкому питаться дома, по-свойски.
Но Дворецкому, как видно, были даны строгие указания об устройстве быта писателя, и Семен выполнял их, невзирая на все доводы Пашкова в пользу домашних обедов. «Вы ведь сюда отдыхать приехали, а не обеды стряпать», – говорил Дворецкий, заставляя писателя облачаться в легкий светлый костюм, видно дорогой, и они отправлялись в ресторан.
На песчаной косе, уходящей далеко в самое море, пахло солью, горячим песком и бензином. К двухрядному шоссе, проложенному здесь, в некоторых местах море подходило так близко, что в штормовую погоду соленые брызги, подхваченные ветром, достигали асфальта.
Были здесь и пляжи, неширокие уютные пляжи, и на подходе к ним попадались дощатые торговые палатки, возле которых утоляли жажду стаканом воды или дешевого кислого вина. Плоский берег шел дальше к кромке воды. Там, возле моря, сидели, лежали на надувных матрасах или полотенцах немногочисленные в этом году курортники. Сегодня море было неспокойно, налетал ветер. Этот ветер, сухой и теплый, гонял по асфальтовым дорожкам, по раскаленному от солнца шоссе всякий мусор и занесенный с пляжа песок.
Ветер срывал с Пашкова купленную в городе голубую матерчатую шапочку, и он то и дело хватался за голову, придерживая свой легкомысленный головной убор, чтобы не улетел. Пашков, не привыкший подолгу расслабляться, пребывал в раздраженном настроении. Ему невольно приходилось сдерживать желание сесть за рабочий стол, разложив перед собой чистую бумагу, уйти в работу. Вместо этого ой, как угрюмая тень, плелся за Семеном Дворецким к пляжу, проклиная себя за уступчивость характера. Стараясь отвлечься от неприятных мыслей, он стал обдумывать сюжет рассказа, над которым сейчас работал.
В поезде их соседями по купе оказались симпатичные молодые влюбленные. За время поездки он узнал об этой парочке многое, остальное додумал, сложил в голове рассказ, осталось лишь перенести его на бумагу. Он поселил молодых людей в этом солнечном городишке у моря в глиняной мазанке. Потом с героями происходили всякие забавные коллизии, в общем, молодые были счастливы. Именно это ощущение героями своего счастья, по замыслу Пашкова, должно создать у читателей ощущение светлое, но непрочное. Слишком хрупок и неустойчив был мирок влюбленных.