Заблудшая душа
Шрифт:
– Глупость какая! – в сердцах воскликнул Кирилл. – Просто бред! Что это ты себе в голову вбила? С какой стати тебя должны из-за этого ненавидеть? Наоборот… Это же клево!
– Побыл бы ты хоть день в моей шкуре, – глухо отозвалась Вероника, – узнал бы тогда, как это клево, когда одноклассники на тебя смотрят как на пустое место, а учителя с такой презрительной ухмылочкой твою фамилию произносят, будто она – матерное слово.
– А твоя фамилия тоже Крик?
Вероника обреченно кивнула.
– Я думал, это псевдоним такой. Актеры же часто придумывают себе звучные фамилии…
– Нет, – сказала Вероника. – Это наша настоящая фамилия.
– И все равно, – упрямо возразил Кирилл, – не бывает такого, чтобы человека презирали только из-за того, что его мама – известная актриса.
– Вообще-то ты, наверное, прав, – неожиданно сдала позиции Вероника. – Потому что раньше, когда я еще в старой школе училась, а Паша без работы сидела и никто ее на улице не узнавал, дети даже тогда ко мне настороженно относились и не принимали в свой коллектив… Ты прав, – снова повторила девушка, и Кирилл услышал, что ее голос задрожал от слез. – Все дело во мне самой. Просто, когда Паша стала знаменитой, мои собственные изъяны, я имею в виду изъяны души, стали более очевидны, что ли…
– Какие такие изъяны? – возмутился Кирилл. – Ты нормальная девчонка, только забила голову всякой ерундой… Кто тебе сказал такую глупость?
– Есть вещи, которые и так понятны, без слов, – тихо проговорила Вероника и украдкой вытерла щеки.
– Мы пришли, – объявил ее спутник, указывая рукой на цветную вывеску.
На ней была нарисована расписная деревянная поварешка и стилизованными под старину буквами написано: «СУПЕРХАРЧЕВНЯ».
– Странное название. – Вероника посмотрела на Кирилла, и он с облегчением вздохнул: слез в глазах девушки не было.
– Ну да, – улыбнулся он. – Не знают уже, как выпендриться. Хотя такое название трудно забыть, согласна?
– Да, но этого, мне кажется, недостаточно, – возразила Вероника, а Кирилл лихорадочно подыскивал какой-нибудь контраргумент, чтобы увлечь Веронику спором, и тогда бы та окончательно отвлеклась от своих мыслей. Но в голову ничего стоящего, как назло, не приходило. Вероника же продолжала развивать тему: – Можно вообще придумать неприличное, грубое название, например, «Толстая задница». Тогда уж точно всем запомнится, но не думаю, что у кафе с таким названием не будет от клиентов отбою. Все-таки, мне кажется, название должно содержать в себе нечто такое, что хоть как-то отражало бы и внутреннее содержание заведения, и в то же время было бы индивидуальным и броским…
– Ну да… – согласился Кирилл. – Ты салат какой-нибудь будешь?
Вероника кивнула. Не успели они занять столик, как к ним тут же подбежал одетый в красную косоворотку и подпоясанный кушаком официант. Народу в кафе было немного. Кирилл сделал заказ.
– Вероника Крик… – нараспев протянул он, когда официант удалился. – Красиво звучит! А у меня самая обыкновенная фамилия, – скорчив трагическую мину, объявил Кирилл и добавил со вздохом: – Даже банальная – Иванов.
– Не грусти, – звонко рассмеялась Вероника. – Сейчас я тебе скажу что-то такое, что должно тебя успокоить. Я-то тоже никакая не Вероника, а Клава.
– Нет, в самом деле? – сощурился Кирилл. – Или опять врешь?
– Чистая правда. Клава Крик. Ну и как тебе?
– Здорово! – широко улыбнулся Кирилл. – Я помню, фильм был такой… «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Это про меня, – заявил он и уронил голову на грудь.
– Ты что, умирать уже собрался? – состроила печальное лицо девушка.
– Да, если ты не разрешишь мне одну вещь. – Кирилл заглянул ей в глаза.
– А если разрешу? – лукаво улыбнулась Вероника, заранее готовясь к тому, что Кирилл попросит разрешения ее поцеловать.
– Тогда не умру, – последовал обнадеживающий ответ.
– Разрешаю.
– Нет, ты поклянись!
– Клянусь, что разрешу, о чем бы ты меня ни попросил.
– Тогда с этой секунды я буду называть тебя Клавой. Можно?
И девушка, которую мы вслед за Кириллом тоже станем теперь называть ее настоящим именем, покорно склонила голову.
11
– Тогда и я тебя сейчас кое о чем попрошу, – сказала Клава, вытирая губы салфеткой. Кирилл не обманул – солянка и впрямь оказалась очень вкусной. – И поклянись, что не подумаешь обо мне ничего такого и смеяться надо мной тоже не будешь.
– Клянусь, что не подумаю о тебе ничего такого. Клянусь, что не буду смеяться, даже если ты защекочешь меня до смерти, – торжественно произнес Кирилл, накрыв ладонью правой руки пустую тарелку, в которой раньше лежал хлеб.
– Тогда отвернись и не поворачивайся, пока я не позову.
– Хорошо, Клава, – сказал Кирилл и вместе со стулом развернулся спиной к столу.
Девушка схватила с пола рюкзак, на ощупь отыскала в нем карандаш: 2М – было обозначено на нем золотистой краской. Решив, что карандаш ей подойдет, Клава вытащила из заднего кармана листок, развернула его, на миг закрыла глаза, чуть запрокинув голову, потом положила листок перед собой и начала быстро рисовать. Все это время – пока они шли с Кириллом к кафе, не смотря на болезненную для нее тему их беседы, Клаву не покидало ощущение, что она не завершила какое-то очень важное дело. А когда они сели за столик, девушка с внезапной остротой и ясностью осознала, что именно сейчас должна дорисовать эскиз к портрету Кирилла.
Желание приступить к работе возрастало с каждой секундой, а когда оно достигло наконец высшей точки, Клава решилась на отчаянный шаг. Сейчас, полностью поглощенная процессом рисования, она не думала, какие чувства и предположения возникнут у ее спутника, когда он увидит набросок своего портрета. Она вообще ни о чем не думала в такие минуты. Блаженное, не поддающееся никакому описанию, совершенно непередаваемое состояние, когда ничего, кроме бумаги, карандаша, образа, запечатленного в памяти, и необходимости отобразить его, просто не существует!
Клава не знала, сколько прошло времени с того момента, когда она попросила Кирилла отвернуться. Даже приблизительно не знала. Рисуя, она всегда теряла ощущение времени. И лишь голос, прозвучавший вдруг словно бы издалека, заставил ее вздрогнуть и вернуться к действительности:
– Ну что, можно уже? – спросил Кирилл. Он был явно заинтригован. А звучавшая из динамиков музыка, хоть и была негромкой, полностью поглощала чирканье карандаша о бумагу.
– Пять секунд еще! Ну, пожалуйста… – взмолилась Клава.