Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания

Коллектив авторов

В результате в методологии науки 70-х годов утвердилась точка зрения, согласно которой понятие научности не следует связывать с какими-либо строго заданными логико-гносеологическими процедурами и даже вообще с каким-либо определенным набором критериев. Более того, многие методологи стали склоняться к выводу, что границы научности задаются скорее социокультурными, нежели гносеологическими, параметрами познавательной деятельности, а потому реальное использование критериев научности (методологических и логических) носит куда более либеральный характер, чем это могли предположить еще совсем недавно самые отчаянные релятивисты. Во всяком случае, вся современная методология исходит из того, что реальная наука постоянно движется, изменяется, перестраивается, и методология, целью которой является формулировка критериев научного метода, вынуждена считаться

с тем, что критерии эти должны прилагаться к изменяющемуся знанию, т. е. к знанию вечно незавершенному, вечно нарушающему в своей динамике сложившиеся каноны научной рациональности.

Методология и астрология

(«Кто без греха!»)

Соответственно произошедшим идейным сдвигам сместилась сфера основных исследовательских интересов методологии. В частности, методология обратилась к формам и способам познавательной деятельности, которые прежде квалифицировались как «пограничные», спорные, а то и бесспорно расположенные по ту сторону традиционно принятых границ науки. В поле зрения методологии попадают и такие «науки», как, например, астрология и парапсихология, и такие области «исследований», как поиски НЛО. В сфере методологических интересов оказываются магия, различные (большей частью «восточные») варианты медицины, не связанной с естественными науками, целый комплекс так называемых «народных наук» — народная агрикультура, народная гидрометеорология, народный опыт траволечения и пр.

Даже внутри своих традиционных интересов методология стала отыскивать нетрадиционные аспекты. В историко-научном материале, например, методологов очень заинтересовали так называемые девиантные линии развития науки — линии, отклоняющиеся от общепринятого исторического русла развития научно-познавательной деятельности (типа натуралистических идей Гёте). Все эти «сомнительные» с точки зрения традиционной методологии формы познавательной деятельности прежде интересовали методологов в лучшем случае лишь как «ненаучные».

Методологи не надеялись извлечь из их анализа сколько-нибудь серьезный положительный результат: ведь считалось, что путь к истине один, а заблуждаться можно бесконечно разнообразными способами. И хотя заблуждения, конечно, поучительны, но лишь постольку, поскольку дорога к истине известна. Да и поучительны они скорее в «моральном» плане, а не в методологическом. К 70-м годам ситуация изменилась — апелляции к девиантным формам познавательной деятельности стали нормой методологического исследования, более того, сами эти формы приобрели в глазах, по крайней мере, некоторых методологов «нормальный» характер. Девиантные с точки зрения традиционной методологии науки формы и способы познавательной деятельности стали восприниматься методологами как равноправные формы протекания познавательного процесса.

Ясно, что такой способ оценки девиантных с прежней точки зрения форм познавательной активности порождает целый ряд серьезных мировоззренческих и гносеологических проблем. Что означает гносеологическое уравнивание в правах астрологии и астрономии? Что означает сближение науки и магии как форм познавательной деятельности? Сегодня именно эти вопросы, во всей их мировоззренческой и методологической значимости, стимулирует развитие конкретных методологических исследований.

И именно е этой, сегодняшней точки зрения можем мы оценить смысл интереса к девиантным формам познания в методологии 70-х годов. В то время к ним обращались прежде всего для того, чтобы дезавуировать идею гносеологической исключительности респектабельной науки и продемонстрировать, что никаких принципиальных границ между наукой и иными формами познавательного освоения действительности не существует, что «чистая наука» так же социально и культурно релятивна, как и все продукты человеческого духа, что весь изощреннейший когнитивный инструментарий, используемый наукой, не способен обеспечить рациональное единство взглядов членов научного сообщества и что поэтому вопрос об истинности тех или иных взглядов решается на базе совершенно некогнитивных и нерациональных соображений и т. д.

Подобная позиция была ярко представлена в концепции П. Фейерабенда, выступившего в защиту астрологии, но в принципе она соответствовала духу всей тогдашней философии науки, а в виде того или иного отношения к ней характеризовала практически всю философско-методологическую литературу того периода [59] . Сегодня, однако, мы уже имеем возможность

оценить эту позицию как этап в становлении современного методологического сознания и указать на те граничные установки, от которых методологическое сознание должно, по-видимому, отказаться. С самого начала в этой позиции обнаруживался изъян, вызывавший серьезное беспокойство даже у ее сторонников.

59

Существует обширная отечественная литература, посвященная критическому осмыслению процессов, протекавших в методологии науки 60—70-х годов. Кроме того, на русский язык переведены многие представительные работы западных методологов науки, принадлежащих или близких к постпозитивистскому направлению в философии науки. Так что, видимо, нет необходимости подробно перелагать основные идеи методологии того периода, о ними можно познакомиться по первоисточникам: см., например: Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки. М., 1978.

Провозглашение социальной и культурной релятивности научного познания, пусть даже в рамках конкретных методологических изысканий, с неизбежностью влечет за собой всеразрушающий философский релятивизм. И первой жертвой этого релятивизма становится, между прочим, сама методология. Релятивизация методологических оценок раскрывает перед нами ничем не ограниченные перспективы истолкования прошлого науки как продукта действия самых различных факторов — личностных, коллективных, общечеловеческих.

Но именно безграничность сферы, к которой можно апеллировать в этих методологических интерпретациях, лишает их какой-либо нормативной значимости для настоящего. Теоретически это может быть и допустимо, но практически это означает, что методология, призванная нормировать научную практику, оказывается вне реальной практики науки. Тем самым еще раз подтверждается известная ленинская мысль о том, что релятивизм — философская позиция, принципиально неприемлемая для науки.

Практическая и мировоззренческая неудовлетворенность релятивизма как раз и образует общие черты того идейного контекста, в котором развертываются теоретические изыскания методологии уже 80-х годов. Очень непросто совместить опыт релятивизации знания и поиск достаточно определенных методологических оснований науки. Тем не менее работа в этом направлении идет, и в ходе этой работы все более отчетливо осознаются конкретные недостатки предшествующего этапа развития методологии, в частности осознается то обстоятельство, что методологические апелляции к псевдонаукам (подобные фейерабендовским заметкам), подчиненные цели дезавуировать идею гносеологической предпочтительности науки вообще, серьезными методологическими исследованиями не сопровождались и что в этой области дело обстоит отнюдь не так просто, как это представлялось и полстолетия назад, и с точки зрения теоретико-методологических установок 70-х годов.

Отмеченное выше расширение сферы методологических интересов в 70-е годы происходило в контексте общей идейной установки, согласно которой между такими образованиями, как, например, астрономия и астрология, вообще говоря, нет принципиальных различий в гносеологическом статусе. Иными словами, с одной стороны условного в астрономии не меньше, чем в астрологии, а с другой, параметры научности астрологии не настолько низки, чтобы лишать ее статуса науки. При этом фактическое обоснование данного тезиса смещалось на первую его часть.

В том, что касалось оценки научного статуса астрологии, уровня ее научности, данное заключение вопросов не вызывало. Здесь все казалось настолько очевидным, настолько наконец-то незамутненным никакими догмами, что нужда в дальнейшем детализирующем исследовании как бы сама собой отпадала. И примечательно, что в этом плане декларативный интерес к девиантным феноменам типа астрологии привел, по существу, к воспроизведению ситуации прошлого столетия, когда астрология с такой же очевидной уверенностью считалась недостойной внимания лженаукой и шарлатанством (в XIX в., «возродившем почти всю прошлую сокровищницу греческой и римской литературы» [60] астрологические памятники не издавались).

60

Зелинский Ф. Ф. Умершая наука//Из жизни идей. Соперники христианства. Спб., 1907. Т. 3. С. 241–242.