Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания
Шрифт:
Выборочный интерес к методологическим примерам вполне определенного толка, как и всякий такого рода интерес, легко трансформируется в ожидание грядущего торжества научности астрологии, а отношение к существующему (и существовавшему) положению дел даже приобретает при этом оттенок интеллектуальной критичности. «Эти заметки, — подытоживает Фейерабенд свою критику Заявления 186-ти, — ни в коем случае не следует истолковывать как попытку защитить астрологию в том виде, в каком она практикуется сейчас подавляющим большинством астрологов. Современная астрология в основном подобна раннесредневековой астрологии: она унаследовала интересные и глубокие идеи, но она извращает их, подменяя их карикатурами, более приспособленными к ограниченному пониманию практикующих астрологов» [64] .
64
Feyerabend
Читатель, очевидно, уже заметил, что автор этих строк весьма критически относится не только к астрологии, но и к основным методологическим установкам 70-х годов. В действительности я лишь не считаю, что установки эти универсальны; я думаю, что они выражают только один из моментов методологической рефлексии над наукой и только в определенных границах играют безусловную положительную роль в качестве основания для методологических суждений, этапа в развитии методологических представлений. Из этого утверждения отнюдь не следует, что я принижаю значение того крутого поворота к социокультурным аспектам познания и механизмам динамики знания, который методология науки совершила в 60—70-х годах.
Произошедший тогда идейный сдвиг имел и имеет непреходящее интеллектуальное и духовное значение, так что в то время акцентация и даже преувеличение роли социально-культурных аспектов научно-познавательной деятельности было вполне оправдано конкретной ситуацией, возникшей в ходе развития науки и ее методологического сознания. Но я полагаю, что неверно считать, будто совокупность методологических ориентаций, фиксирующих социокультурную релятивность знания, образует самодостаточную конструктивную базу методологии науки.
Неверно, а сегодня уже и непростительно ограничиваться этими ориентациями, ибо это ведет методологию к утере конструктивности и некорректным оценкам конкретных познавательных ситуаций. Наука сегодня выходит на новый виток развития, требующий методологии, свободной от релятивизма, и потому методологические программы, отвечающие запросам современной науки, должны быть, помимо всего прочего, строго критичны по отношению к релятивистской методологии 60—70-х годов. Только такой и может быть, на мой взгляд, адекватная оценка предшествующих этапов развития методологии и оценка методологических взглядов на то или иное конкретное идейное образование, претендующее на статус науки.
Здесь, однако, я попадаю в довольно сложную ситуацию. Характер издания и замысел этой статьи не предполагают развернутого обсуждения вопроса о том, что есть современная наука и в какого рода методологии она нуждается, а также насколько возможно и вообще необходимо освобождение методологии от релятивизма. Тем не менее конструктивная критика, хотя бы и по сугубо частному вопросу, все-таки предполагает обозначенную хотя бы в общих чертах позитивную позицию.
Чтобы как-то определить контуры идейного сдвига, происходящего в современной (80-е годы) методологии науки, и в то же время не создать впечатления, будто я предлагаю готовые решения весьма тонких и спорных вопросов, я не нашел ничего лучшего, как прибегнуть к довольно рискованной аналогии, имея в виду уточнение смысла этой аналогии на материале, прямо относящемся к теме статьи. Ход, возможно, и не самый лучший, но мне он представляется единственно возможным в данном случае.
Итак, методологические оценки научного статуса астрологии, выработанные в контексте методологических программ 60—70-х годов, помимо всего прочего, несли на себе отчетливый отпечаток мировоззренческой установки — дезавуировать тезис о гносеологической предпочтительности науки как формы познания. В конкретных методологических разработках эта установка оборачивалась выбором определенного вектора оценок и сопоставлений различных познавательных феноменов: оценки переносились из плана соответствия знания строгим стандартам научной рациональности в план отклонений
Именно отклонения предстают с этой точки зрения в качестве нормативной подосновы оценок научности. А коль скоро норма отклонения является, очевидно, величиной условной, методологические оценки полностью релятивизируются. В случае же сопоставления феноменов с различным гносеологическим статусом за норму, в соответствии с общей установкой, следовало принимать тот познавательный феномен, чей гносеологический статус является более сомнительным.
Надо сказать, что очень многие методологи, теоретически в общем разделяя указанную установку, проявляли вполне понятную непоследовательность в ходе ее практической реализации. Однако их более последовательные коллеги напоминали «отступникам» об общих идеалах, как это делал, например, П. Фейерабенд в отношении своего куда более осмотрительного «друга и соратника-анархиста» Имре Лакатоса [65] . Настойчивость Фейерабен-да понятна — ведь именно в ходе конкретных реконструкций реальных познавательных ситуаций привлекается внимание к факторам динамики знания, в том числе и к факторам социокультурным.
65
Feyerabend Р. К. On the Critique of Scientific Reason//Essaye in memory of imre Lacatos. Boston Studies on the Philosophy of Science. Boston, 1976. V. XXXIX.
Но как раз в этом последнем пункте и обнаруживается со всей полнотой ущербность предлагаемого подхода. Ибо в его рамках методология, концентрируясь на демонстрации неустранимой дефектности рациональности познавательного процесса, фактически лишает и себя и науку права судить и вообще критически относиться к своим и чужим дефектам. Свои задачи такая методология видит лишь в том, чтобы отстраненно констатировать рациональную ущербность науки и вообще всякого духовного предприятия.
Вот этот-то сугубый «объективизм», эта демонстративная отстраненность указанной методологической позиции от запросов науки, ее нежелание участвовать в реализации установок и идеалов научного познания как раз и заставляют методологов искать сегодня более эффективные в когнитивном плане позиции. В случае с астрологией интенцию таких поисков и суть неудовлетворенности существующей установкой методологических изысканий хорошо моделируют трактовки известной евангельской сентенции «кто из вас без греха, первый брось на нее камень» (Ин., 8; 7). В зависимости от контекста эта фраза может приобретать очень и очень различный смысл.
И отнюдь не во всех контекстах этот смысл соответствует тем высоким нравственным и интеллектуальным стандартам, каким она должна соответствовать по Иоанну. Так, например, и в устах жертвы, и в устах соучастников казни, будь то грешные или безгрешные соучастники, сентенция эта звучит весьма двусмысленно. Лишена она высокого смысла и в устах тех, кто с помощью апелляции ко всеобщей греховности ставит себя выше прочих и на этом основании присваивает себе право судить и миловать— даже благое использование права судить отнюдь не оправдывает способ присвоения этого права через всеобщее уничижение. А ведь без высокого оправдания самого права судить других евангельская притча превращается в забавный анекдот, свидетельствующий не более чем об интеллектуальной изворотливости Христа.
Есть, кажется, лишь один смысловой план, в котором приведенная евангельская сентенция приобретает глубину и мудрость, достойную тысячелетней памяти, — это план, заданный не стремлением судить других, а стремлением служить другим, подчиняя этому стремлению также и способность суждения. Именно этот смысловой план, думаю, и наделил фразу силой, которая позволила ей, согласно притче, пробиться сквозь озлобление толпы к самосознанию личностей, способных устыдить себя, стало быть, способных стать лучше, способных совершенствоваться. К возвышению, а не к унижению приводит здесь апелляция ко всеобщей греховности, и весь этот положительный эффект достигается благодаря контексту служения, контексту, который почти полностью исчез в методологических программах 70-х годов.