Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания
Шрифт:
Страх перед угрозой внешнего зла, которому можно было как-то противостоять, от которого в конце концов можно было куда-то бежать, наша цивилизация дополнила глубоким внутренним страхом переднепреодолимым злом, которое мы несем в самих себе и отпечаток которого оставляем на всем, к чему успели прикоснуться наши руки. Она дополнила его страхом перед любым созданием человеческих рук и человеческого ума, перед любым человеческим делом и словом, любым союзом, в котором мы могли бы искать выход и который всякий раз оказывается новым тупиком.
Светлое солнце человеческого ума осветило сегодня беспросветную тьму нашего настоящего и будущего и лишило человека исхода, надежды, возможности и цели дальнейшей жизни.
А потому я не спрашиваю, как можно не негодовать
Главный вопрос современности состоит, таким образом, не в том, как соотносятся наука и нравственность, не в том, нравственна ли наука сама по себе. Главный вопрос состоит в том, нравственна ли вся наша культура? Или, если быть определеннее, нравственна ли сама наша нравственность?
А значит, и решение следует искать не в самой по себе науке, не в том, чтобы сделать ее нравственной, выработать для нее особый кодекс или устав «научной нравственности», как предлагают некоторые наивные головы, вроде того: «ученый служит истине и не служит лжи» и т. д, наподобие кодекса врачебной этики: «не вреди», «не разглашай врачебную тайну» и т. д., как будто не-врачи могут позволить себе спокойно вредить, а не-ученые со спокойной совестью служить лжи.
Решение вопроса заключается, стало быть, не в том, чтобы сочетать науку и нравственность узами нового взамен однажды расторгнутого ими брака. Оно заключается в том, чтобы сделать моральной саму нашу мораль и нравственной саму нашу нравственность, сделать цивилизованной нашу цивилизацию и культурной нашу культуру.
Что же касается нравственного состояния современного научного развития, то оно есть не более чем частный случай и эпизод общего нравственного состояния современного мира, лишь симптом, один из многих, общего духовного кризиса, общей неспособности нашего мира к производству каких бы то ни было здоровых плодов.
Первое условие преодоления этого кризиса, если оно только возможно, есть его осознание. Именно поэтому и именно в этой связи, но только поэтому и только в этой связи, имеет смысл обсуждать сегодня тему о нравственности и науке.
Публикация В. П. Желтовой и Е. П. Никитина
Философия
как личный опыт
А. Л. Никифоров
Мы привыкли считать философию, по крайней мере марксистскую философию, наукой. В наших учебных курсах, популярных изданиях, да и в серьезных работах диалектический материализм определяется как «наука о наиболее общих законах движения и развития природы, общества и мышления» [180] . Причем эти законы мыслятся как во всем подобные законам физики, химии или биологии, хотя, в отличие от законов конкретных наук, законам, изучаемым философией, приписывается большая общность или, как говорят, всеобщность: «Предметом философии является всеобщее в системе «мир — человек» [181] . И подобно тому, как конкретные науки открывают объективные законы той или иной области явлений, так и философия открывает объективные законы, справедливые для всех областей познаваемого нами мира. Именно такое представление о марксистской философии господствует в умах подавляющего большинства советских философов и в, общественном сознании.
180
Диалектический материализм//Философский энциклопедический словарь. М., 1983. С. 159.
181
Амксеев П. В., Панин А. В. Диалектический материализм. М, 1987. С. 12.
Отождествление
Конечно, если в науке кто-то открыл, что снег бел или дважды два — четыре, то с этим, все легко соглашаются, ибо это — истина, для которой нет ни национальных, ни классовых, ни каких-либо иных границ. Но так ли обстоит дело е философскими утверждениями? Что же касается развития нашей философской системы, то, отождествив ее с наукой, мы сами себя загнали в безысходный тупик. В самом деле, если диалектический материализм есть наука о наиболее общих законах природы, общества и мышления, а законы эти давно «открыты» Гегелем (или, если угодно, Марксом), то советским философам остается только пропагандировать это выдающееся научное достижение. Чем мы и занимаемся, с завистью поглядывая на философов-немарксистов, которые еще не попали в стальной капкан единственной «подлинно научной» истины.
Конечно, бывают в жизни общества периоды, когда спекулятивные рассуждения философов, так легко и естественно переходящие в демагогическую болтовню политиков, государственных деятелей, вызывают столь сильное раздражение в общественном сознании, что возникает стремление как-то обуздать фантазии философов, приземлить их, поставить на какую-то твердую почву. Так было, например, после первой мировой войны, в период всеобщего разочарования в идеях прогресса, в лозунгах социальной солидарности, духовного и культурного единства европейских народов и т. п. Все разговоры об этом закончились бессмысленной кровавой бойней. И молодые ученые, и философы Венского университета выдвинули программу логического анализа науки и философии, с тем чтобы изгнать из них бездоказательные, беспочвенные разглагольствования, чтобы защитить науку от проникновения в нее спекулятивной метафизики.
Нечто похожее произошло и в нашей стране начиная е конца 50-х годов. Естествоиспытатели, освободившись от идеологического пресса, попытались внести в философию элементы научности, т. е. обоснованности, точности, логической строгости. Как раз в этот период в философию хлынул поток людей с естественнонаучным образованием, для которых мнение Эйнштейна или Гейзенберга даже в философских вопросах было несравненно ценнее, нежели рассуждения какого-нибудь Хайдеггера. Впрочем, попытки придать философии научный характер имеют весьма давнюю историю, углубляясь в которую мы встретим и О. Конта, и И. Канта, и Б. Спинозу… У отдельных мыслителей такие попытки могут оказаться плодотворными, но когда за ними стоит мощь государственных организационных структур, втискивающих всех в одни и те же рамки, когда к философии всерьез начинают относиться как к некой науке, из нее начинает уходить что-то наиболее ценное, и, не получив еще одной науки, мы уже теряем философию.
Философия никогда не была, не является и, по-видимому, никогда не будет наукой. Осознание этого обстоятельства будет иметь многочисленные и благотворные следствия для нашей культуры. В частности, оно освободит наконец наше сознание от власти «единственно верной» и «подлинно научной» философской концепции.
Критерии демаркации
По-видимому, еще к Лейбницу восходит то определение тождества, согласно которому две вещи являются тождественными, если все свойства одной из них являются в то же время свойствами другой и обратно. Я попытаюсь показать, что некоторые особенности науки не принадлежат философии, следовательно, наука и философия — разные вещи.