Забойная история, или Шахтерская Глубокая

Шевченко Ганна

– Какая романтическая история… – Он хохотнул. – Все было не так.

– А как?

– Мы с Тамарой познакомились в горном техникуме. Я пришел учиться на электрика, она на маркшейдера. Помню, стоим первого сентября на линейке, и она проходит мимо с подругой, такая легкая, нарядная, в светлом шелковом платьице. Меня словно горячим ветром обожгло. Вскоре познакомились, стали встречаться, через два года поженились. Она жила на Собачьем хуторе, в многодетной семье. Отец у нее был пьющий. После свадьбы я привез ее к себе, сначала жили с моей мамой, потом нам

дали квартиру. Я ребеночка очень хотел, но она все откладывала. Она хотела сначала обу-строить быт, хватит, говорила, нажилась в бедности. А потом ей «Жигули» захотелось. Я перевелся в лаву крутого падения, там платили до тысячи в месяц. «Жигули» стоили пять-шесть тысяч, я думал: куплю машину, уйду с опасного участка. Жена работала в табельной. И вдруг до меня стали доходить слухи, что во время ночных смен у нее в каптерке подолгу засиживается начальник ВТБ. Я задал ей вопрос. Она ответила, что он инвентаризацию делает. А потом был взрыв… Ты помнишь ядерный взрыв?

– Мне рассказывали.

– Перед взрывом всех выводили из шахты, эвакуировали поселок. Я помогал ученым устанавливать оборудование. А в табельной как раз Тамара дежурила, ее смена. Я задержался, одно крепление долго не мог приладить, последним ушел с участка. Прихожу к клети, жду-жду, клеть не опускается. Никто не собирается выводить меня из шахты. Забыли. А Тамара взяла мой номерок с доски учета и в карман себе положила, а начальству сообщила, что в шахте никого не осталось.

Он замолчал.

– И что потом? – спросила я.

– С тех пор я здесь.

– Вы живете под землей двадцать лет? Но как?

– Давай на «ты». Угнетают меня эти официальные отношения.

– Давай, – согласилась я. – А как ты выжил?

– Не знаю. Со мной произошло что-то странное. Когда бабахнуло, я очутился внутри сияния. Видела северное сияние?

– На картинке.

– До этого я тоже только на картинках видел. Только там полосы изображены вертикальные одного или двух цветов, а там, где я очутился, полосы ходили вокруг меня, как спирали. Яркие. Всех цветов радуги. Там, внутри, я провел двенадцать часов, но времени не чувствовал, словно его не существовало.

– Но откуда ты знаешь, что именно двенадцать?

– Знаю, и все. Мне трудно это объяснить.

– И бабочку трудно объяснить?

– И бабочку… Я очень изменился после взрыва.

– Слушай, – спросила я после недолгой паузы, – а как ты узнал, что твоя Тамара тебя предала? Может, это как-то случайно получилось? Может, ее подменили на рабочем месте? Может, ей стало плохо, ее отвезли в больницу, а другую табельщицу забыли поставить в известность, что человек остался в шахте?

– Я все проверил в архиве. В журнале учета за тот день стоит ее подпись.

– Так это ты шухер навел в архиве?

Шубин захохотал:

– Я!

Он хохотал как ненормальный.

– Чего ты ржешь? Что тут смешного?

– А все смешное.

Он всхлипывал от смеха и утирал слезы. Казалось, он сейчас задохнется от смеха.

– Но после взрыва прошло двадцать лет…

Я пыталась вернуть его к

разговору, но он продолжал хохотать. Он всхлипывал и вытирал рукавом слезящиеся глаза.

– Да успокойся ты! Расскажи, что ты ешь? Где берешь воду? Как спишь? Как человек может столько лет провести под землей?

Внезапно он замолчал и стал серьезен.

Смена настроения произошла так быстро, словно он механически переключил режим во внутренних настройках.

– Теперь я не совсем человек. Еда и вода мне не нужны. Я не ем и не пью. А отдыхаю здесь, в этом кресле. Ты когда-нибудь видела привидение? – внезапно спросил он.

– Нет, ни разу…

– Вот и я ни разу, – грустно сказал Шубин, но тут же заулыбался во весь рот: – Ты будешь моим привидением.

– В смысле? – Меня насторожили его слова.

– Ты будешь привидением. Не от слова «видеть», а от слова «водить». Ты будешь приводить людей к шурфу, к тому самому, в который провалилась, и сбрасывать вниз. А я здесь буду их встречать.

– Ты это серьезно?

– Да, – ответил он.

– Зачем тебе это?

– Нужно.

– Нормально! Клево ты все придумал! Очуметь! А ты у людей спрашивал, хотят ли они упасть в шурф?

– После того как я их обработаю в капсуле, они будут мне благодарны. Сначала немножко насилия, но потом они будут счастливы, что с ними это произошло. Это как удаление гнойника.

Мне стало нехорошо.

Ядерный взрыв, несомненно, повредил парню мозги. Сначала меня забавляли его странности, но теперь стало жутко. Я не подала вида и продолжила разговор:

– А что это за капсула такая?

– После взрыва образовалась капсула, и если провести в ней некоторое время…

Шубин замолчал и опустил глаза.

– Что? – спросила я.

Он поднял взгляд и продолжил:

– Если человек проводит двенадцать часов в капсуле, он становится другим.

– Каким другим?

– Представь себе кухню, в которой длительное время готовили и ели, но ни разу не убрали и не помыли. Представила?

– Представила.

– Опиши, как ты ее видишь?

– Ой, ну ты прям как школьный учитель. Нормально вижу. Грязища везде.

– Горы немытой посуды, залитая горелым жиром плита, стол, засыпанный крошками, фантиками, покрытый пятнами разлитых супов, забитое до краев мусорное ведро, клочья бумажного мусора рядом с ним, пол, усеянный бумажками-фантиками, кран и раковина, покрытые густым слоем известкового налета, кафельная стена в обильных масляных брызгах, засаленный подоконник с бутылью забродившего кваса. Так?

– Ну да. Так.

– А теперь представь, что все это хозяйство в один момент очищается до блеска. Грязь, мусор, хлам – ничего больше нет, все выметено, выбелено, отмыто. Воздух пахнет свежестью и звенит, как хрусталь. Представила?

– Ну, представила…

– Так вот, то же самое делает капсула с человеком. До нее он – грязная кухня. После – чистая.

– Значит, ты сейчас – чистая кухня…

– Так и есть.

– А это больно?

– Не очень.

– Покажи мне эту капсулу.