Заброшенный полигон

Николаев Геннадий Философович

2

В девять ноль-ноль Николай крутил диск телефона, звонил Дмитрию Ники­форовичу, Анькиному деду, которого в семье нежно называли «дедулей». Летом он жил в основном на даче, в дачном поселке академии. В последние годы зани­мался диффузией межзвездных плазменных «облаков». Писал статьи, книги, а лабораторией руководил, как он выражался, дистанционно: с важными делами приезжали к нему на дачу, мелкие вопросы решал по телефону. Вставал рано, в половине шестого, пил чай, до половины девятого сидел в своем кабинете, рабо­тал, а к девяти, к первому завтраку уже был свободен, мог вести переговоры и принимать гостей. После обеда снова исчезал «на верхотуре».

Телефон на даче оказался

занятым, и Николай упрямо набирал и набирал, не обращая внимания на Анькины гримасы — она приплясывала рядом, пережива­ла, готовая вмешаться, если Кольку начнет заносить. Наконец соединилось, и Николай услышал голос дедули:

— Алле! Я вас слушаю.

— Дмитрий Никифорович, доброе утро! Говорит Николай, ваш молодой коллега.

— Не понял, коллега, кто говорит? — переспросил дедуля вибрирующим голосом.

— Ни-ко-лай, Анин муж.

— Ах, Коля! — обрадовался старик.— Здравствуй, Колечка, здравствуй, коллега! А мне показалось, что из Москвы, разыгрывают. Ну как дела? Как там мой тезка?

— Тезка еще дрыхнет, но вчера хныкал, просился к дедуле.

— Ну так в чем дело? Валяйте! Авто на ходу?

— На ходу.

— Время есть?

— Есть.

— Ну и валяйте! Ждем к обеду. Вот Калерия Ильинична тоже зовет. С приве­том! Пока.

И дедуля положил трубку.

— Ну вот, а ты боялась! — сказал Николай и щелкнул Аню по косу.

Аня с возмущением округлила глаза.

— Сколько раз тебя просить! Оставь эти дурацкие манеры.

Николай расхохотался, дал жене шутливого шлепка и трусцой кинулся к выходу.

— Сгоняю в институт, поймаю Мищерина. А вы готовьтесь! Выезд в две­надцать ноль-ноль!

Он выскочил из подъезда под лучи яркого утреннего солнца. «Жигуленок» стоял на площадке между домами — заляпанный грязью после вчерашней доро­ги. Николай набрал ведро воды из поливального крана и вымыл машину тут же на стоянке. Он сделал это так быстро и ловко, что никто из жильцов не успел заметить столь вопиющего нарушения — обычно едва кто-либо из автомобили­стов появлялся с ведром и тряпкой возле машины, как тотчас же раскрывались окна и на весь двор неслись ругательства и проклятия. Он даже прополоскал тряпку и сполоснул ведро — так ему нынче повезло! Ехать предстояло через весь город, за реку, на левый берег. Сорок минут туда, сорок — обратно, и там, если Мищерин на месте,— минут двадцать от силы. Мищерин обещал быть с утра, это значит — с десяти, не раньше.

Из автомобиля город выглядел чистым, прибранным. И проспект, по которо­му ехал Николай, и сквер с зелеными шарами тополей, газонами и ровненько подстриженной акацией, и дома — четырех-пятиэтажные, построенные перед самой войной, и газетные киоски, и павильончики универмага, и легкие навесы автобусных остановок — все будто бы приготовилось к какому-то светлому и ра­достному празднику. Вымытый дождем и поливальными машинами асфальт влажно темнел в тени домов. Солнце, прятавшееся за домами, высвечивало попе­речные улицы ярким живым светом — казалось, будто проспект перегораживали высоченные прозрачные заслоны — от земли до самого неба. Когда он проезжал сквозь них, налево невозможно было смотреть — слепило.

От аллей веяло свежестью, прохладой, пахло сырой травой. В листве тополей, на кустах акаций, по-весеннему возбужденно чирикая, сновали воробьи — листочки так и трепетали от их возни. Ночью над городом прошумела гроза, Николай плохо спал, слышал, как трещали молнии и грохотал гром,— гроза, казалось, всю ночь кружила на одном месте. Сон не сон, явь не явь — вспышки, сухой треск и раскаты, шум машин, сонное бормотание Димки, посапывание Аньки, щелчки и гудение холодильника на кухне, шлепающие шаги Ларисы, жены институтского друга Вадима Ишутина, плеск воды в ванной — все это сплелось в какую-то причудливую мешанину, от которой к утру осталось лишь ощущение смутной тревоги.

С затененного проспекта он вырвался на залитую солнцем набережную. Заречные дали вдруг открылись во всю ширь, и Николай зажмурился от хлынувшего отовсюду света. Чистый утренний воздух светился, казалось, сам по себе, светился и дрожал, не в силах удержать в себе эту нестерпимую яркость и чистоту. Николай смотрел сквозь сощуренные веки, наслаждаясь и этой ярко­стью, и простором, и холодком от близкой реки.

По сторонам пролетали домишки, бараки, сараи, заборы, гаражи, дачки, лодочные станции, огороды. Река — глиняно-желтая, мутная от весеннего поло­водья — лежала в тяжелом неподвижном изгибе, как старая вздувшаяся змея. На противоположном берегу ярусами белели фасады новых застроек, ярко отсве­чивали окна. По крутым асфальтированным рукавам улиц ползли утренние троллейбусы. Два моста черными многоножками, выгнувшись, стояли между берегами. И на них что-то двигалось, какие-то букашки — невозможно было разглядеть, что это.

Дорога плавно поднялась на возвышенность. Впереди, на сколько хватало глаз, простиралась холмистая равнина, зеленели поля, луга, рощи. Сзади разде­ленный рекой на две неравные половины, распластался громадный город. Белесовато-серый колпак — дыхание мощной промышленности и нескольких

ТЭЦ — висел над ним даже в этот утренний чистый час. Поблескивающими точками кружили в вышине, садились, взлетали самолеты. И спереди, разворачи­ваясь над рекой, торопился на заречный аэродром летящий с востока огромный лайнер...

Как он любил этот город! Он вообще любил города, но этот — особенно! Просторный, широкий, весь какой-то вольный, молодой, растущий, непрерывно обновляющийся, город этот был лишен гордыни старых российских городов. И пусть не столь изящны здания на его улицах, пусть нет в его парках затейли­вых фонтанов и знаменитых памятников, но есть в нем нечто другое — молодое, живое, подвижное. И главное — новый научный центр с толковыми ребятами, у которых мозги не перегружены излишними знаниями и, следовательно, преду­беждениями; научное бродило из выпускников сибирских вузов — томичей, иркутян, красноярцев...

Наивные люди эти социальные психологи, недавно обследовали институт, спрашивали: «Почему вы переменили место жительства? Вам не нравится сель­ская местность? Как на ваш взгляд, почему молодежь предпочитает жить в городе, а не в деревне?» Сами себе задали бы эти вопросы, тогда бы и обследова­ний никаких не надо было...

Уже семь лет живет он в этом городе, семь лет! Деревенские охламоны, его школьные дружки, посмеивались, запугивали: куда, Колька, рвешься, у нас морды не по циркулю в институты переться, завянешь, алкашом вернешься, самое большое — в грузчики магазинные выбьешься. Он им утер нос! Без пяти минут кандидат! Три статьи в научных журналах! Нет, недаром скандалил с от­цом, недаром рвался из деревни. Слишком велика была тяга в город, в институт, к милой сердцу физике, хотелось узнать, понять, откуда берется все в природе: красота и совершенство форм, причудливая картина микромира, эти странные линейчатые спектры, оранжевые, синие, небесно-голубые сполохи свечения газоразрядных трубок, яростные молнии электростатической машины, ярко- зеленый бегающий луч осциллографа... Манила тайна света, тайна звука, тайна звезд. И хотя объяснял родным, что мается, думает все время об одном и том же, о физике, не верили, не принимали всерьез, особенно отец. Только мать одна и понимала — сердцем, конечно, душой,— сочувствовала, и если бы не она, неизвестно, как бы все повернулось. То есть он все равно ушел бы из дому, тут и сомнений не может быть, но вряд ли удалось бы сохранить добрые отношения с родными. Спасибо, мать взяла на себя отцовский гнев, с ее материнского бла­гословения и уехал. Поступил — тоже тараном, недобрал баллы, пошел к ректо­ру, объяснил, как сильно любит физику, как трудно было учиться в глухомани — без нужных книг, без хорошего преподавания, без современных приборов,— убедил, приняли условно, до первой сессии. За один семестр доказал, что не хуже других, а кое-кого и покрепче. Пять лет свечой шел вверх, с блеском защитил дипломный проект, понравился Мищерину, без сучка без задоринки сдал канди­датский минимум, с ходу врубился в тему. Да и аспирантский срок не прошел даром — другие только-только раскачиваются, а он уже провел лабораторные испытания на трех моделях, изготовил и собрал четвертую — для полевых испы­таний. Как это удалось — другой вопрос...