Забытое слово
Шрифт:
Папа в мою учебу тоже не вмешивался. Агитационные плакаты и лозунги пользовались бешеным спросом, и он работал по вечерам. Его очень часто не было дома, а когда был, то они с мамой непременно ругались по всякому поводу. В первый раз они чуть не развелись, когда Дашеньке исполнилось полтора годика…
Семейная катастрофа разразилась в один из выходных дней, когда я затаскивала в подъезд коляску с Дашенькой с прогулки. Подходя к двери, я услышала мамин плач:
– Ненормальный! Ничтожество! Опять купил не то, что я просила! Я просила укроп для еды! А ты что принес за двадцать копеек? Для соленья! Ты все делаешь мне назло!
Папиного голоса
– Папа! – заорала я, вцепившись в авоську.
– Отпусти, Надя.
– Ты вернешься?
– Да. Я на работу схожу и вернусь, – он обманывал меня, как наивного ребенка.
– Папа, не уходи…
Мягко выдернув из моих рук авоську, он вышел и аккуратно закрыл дверь.
На кухне тихо выла мама.
Я прошла в свою комнату и тоже заревела. Спустя минуту заревела Даша. Мама вскочила и влетела ко мне, перекрикивая общий рев:
– Ты-то что плачешь? Тебе какое дело? Ты о себе думай!
Эти слова что-то во мне оборвали.
Покормив Дашу, мать усадила ее в коляску и снова зачем-то пошла гулять.
– Проживем и без него. Не мы первые, не мы последние, – заявила она.
Я долго плакала. Потом решила, что нельзя допустить папиного ухода и для этого надо написать ему письмо.
«Милый папочка! Я тебя очень люблю. Без тебя будет очень плохо, и мне хочется, чтобы ты с мамой помирился…»
А вдруг я и для него, как для нее, ничего не значу?.. Надо привести более весомые доводы… Напишу про сестренку, про то, как она нуждается в папиной любви.
Кое-как запечатав эпистолярное произведение в конверт, я вышла на улицу. Невдалеке стояла мама с коляской и рассказывала подруге, какой у нее муж подлец. Меня она не заметила, и я, пройдя вдоль дома, отправилась к папе на работу. Я часто ходила к нему в мастерскую.
Дойдя до проходных стройтреста, остановилась. Стеклянные двери под папиным лозунгом «За бережливость и экономию!» были закрыты: выходной!
Я отошла от проходных, свернула на тропинку, ведущую к строительной площадке. Там села на бетонную плиту, из которой торчали куски арматуры. Поплакала. Вынула из кармана письмо, несколько раз прочитала и, скомкав, выкинула в лужу под бетонными сваями.
Вечером того дня папа не пришел домой. И в следующий вечер тоже. Зато пришел в гости мамин брат – дядя Слава с женой. Они закрыли дверь в большую комнату и долго совещались, думая, что я ничего не слышу.
– На профсоюзном собрании с ним быстро разберутся! – горячился дядя.
– Да что ему твое собрание! Он ведь не как ты, партийный… – грустно возражал мамин голос.
– Наказать любого могут. У нас тоже один такой допрыгался: живо попросили. Был инженером, теперь у станка стоит.
– Да не надо ничего!
– Слава, – пыталась вставить слово его жена, – по-хорошему надо. По-человечески помириться.
И они, поговорив, ушли.
Мама, пожелав мне спокойной ночи, закрылась с Дашенькой в комнате.
Мне не спалось. Я пошла на кухню и открыла шкафчик с лекарствами. Когда мама волновалась, она пила две желтенькие таблетки валерианы. А что будет, если выпить больше, гораздо больше?.. Я высыпала на ладонь горсть желтых приплюснутых горошин, проглотила и запила водой.
Утром раздался звонок в дверь. Пришли дядя Слава с женой и привели папу, небритого и потускневшего. Мама засуетилась, выставила
Когда я была маленькой, мне часто снился один и тот же сон. Страшная темнота, из которой появляется сначала крошечный, а потом все больше и больше, ком из грязно-зеленой слизи. Он становится еще больше, почти с меня ростом, и растет, растет, и катится, чтобы задавить меня… Я пытаюсь убежать, но ноги не слушаются, горло сжимается от страха… Из последних сил кричу: «Мама! Мама! Мамочка!» А в ответ неизвестно откуда ее тихий, очень спокойный голос: «Все в порядке, не волнуйся, все хорошо…» Но ком все больше, и я опять кричу, и в ответ все тот же спокойный, ровный голос. Конца этого сна я не знаю, так как всегда просыпалась от ужаса… Терпеть не могу сны, но они мне снятся каждую ночь: с музыкой, цветными картинками, приятные и кошмары всякие. Пока Дашенька не ходила ножками, мне часто снилось, что я держу ее за ручку и она бежит. Казалось, что этот момент не наступит никогда. Но он наступил очень быстро. Дашенька стала ходить ножками, говорить, петь песенки и ябедничать, если я не исполняла ее желания. Впрочем, ябедничать ей было не обязательно, достаточно было только заплакать, чтобы мама неслась с развевающимися в гневе волосами и обрушивала на меня потоки ругани.
Один раз ко мне со двора зашла подружка, чтобы посмотреть мой новый песенник. Даша потребовала, чтобы с ней поиграли в куколки. Мы отказались. «Сейчас зареву, – сказала Даша. – Считаю до трех. Один, два, два с половиной…» Мы так смеялись! И конечно же, играли с ней, так как играть больше было некому: все были заняты серьезными взрослыми делами.
Мне было интересно с Дашей, хотя наша разница в возрасте составляла девять лет. Я строила ей дворцы; показывала домашний кукольный театр; учила рисовать и устраивала выставки ее рисунков; купала в ванной, пугая рыбой с виляющим хвостом и удивляясь, как она может всерьез ее бояться… Я очень любила сестренку, но мама, хотя и доверяла мне ее, постоянно боялась, что я с ней сделаю что-нибудь плохое; вероятно, поэтому она столь истерично реагировала на каждый Дашин крик и ругала меня, не желая вникать в суть дела. А однажды мама решила со мной доверительно поговорить и сказала примерно следующее: «Знаешь, Наденька, некоторые дети очень ревнуют к своим братикам или сестренкам. Я знаю случай, когда старшая сестренка выкинула своего братика с балкона, и он разбился насмерть. Ты ведь никогда ничего подобного не сделаешь, правда?» Я пошевелила в знак отрицания головой, и мама оставила меня, не заметив, что ее дочь в шоке. Но не столько от этой жуткой истории, сколько от осознания, что мама ДО ТАКОЙ СТЕПЕНИ мне не доверяет и, следовательно, не знает меня! Она считает меня врагом, чудовищем, которое способно на такие поступки! Почему?..
Вскоре произошел случай, который, вероятно, еще больше укрепил ее мнение относительно меня: когда я катала Дашеньку с горки на санках, она столкнулась с каким-то мальчиком; они перевернулись, и Дашеньку задело полозьями. Она истошно закричала, а ее меховая шапка стала красной. Я схватила сестру и прибежала с ней домой. Мама, увидев Дашу, прошептала:
– Что ТЫ с ней сделала?
Со мной случилась истерика. Я побежала за такси и чуть не бросилась под машину, чтобы влезть без очереди (да, тогда были очереди на такси!). Потом мы поехали в травмпункт… Пока Даше зашивали рану, мать без перерыва укоряла меня. Но что ее укоры! Она постепенно становилась чужим человеком, понятия не имеющим о том, что чувство вины за этот случай будет преследовать меня еще много лет: ведь это я подтолкнула санки!