Забытые заживо

Денисов Вячеслав Юрьевич

– Ты уверен?

– Дергай ручку!

– Так вы принимаете пари? – поинтересовался Макаров.

– Простите… – ей хотелось подчеркнуть возникшее между ними отчуждение, – Макаров… Но я не играю в рулетку на свою постель… Берта! Мы уходим…

– Сейчас!..

Макаров сидел и смотрел на фигуру уходящей Дженни. Он не был с женщиной больше года. И сейчас, разглядывая ноги Дженни под соблазнительным мини, тонкую талию и шелк волос, испытывал желание, сравнимое с жаждой. Барабан, треща, крутился, и женщина, терпеливо ожидая девочку, развернулась к Макарову боком. Теперь он видел ее грудь, и желание впиться в нее губами и застонать от наслаждения стало душить его мертвой хваткой.

Руки ее опустились, когда поддон зазвенел под градом добычи.

– Дженни! – восхищенно вскрикнула Берта. – Я выиграла!

Макаров не мог оторвать взгляд от Дженни. Он водил им по линиям ее тела, чуть запинался о выступающую сквозь тонкий хлопок резинку ее трусиков, видел контуры вдавленного в ее тело бюстгальтера и думал о том, что испытывал бы, если бы ему позволено было ко всему этому прикоснуться.

– Немного, но расходы окупились, – по-хозяйски заметил Питер. Он сгреб из поддона жетоны и пересчитал. – Двадцать. Играем дальше?

– Конечно! – не понимая, к чему такой вопрос, согласилась Берта.

Макаров невозмутимо прикуривал, когда женщина вернулась.

– Что происходит?..

– Берта только что выиграла двадцать монет.

Дженни смотрела на мужчину беспомощно-восхищенным взглядом. Она понимала, что сейчас от него ничего не зависело, но сам факт, что он оказался прав, ее возбуждал.

– Нет… – упрямо прошептала она. – Я очень хочу знать, что сейчас произошло.

– Ничего особенного. Я предложил вам пари, от которого вы отказались. Разве теперь имеет смысл разговаривать на эту тему?

Она обшарила его взглядом.

– Скажите мексиканцу, чтобы он не вздумал предлагать Берте острых блюд. Она аллергик. Когда мы отправлялись в путешествие, нам выдали билеты в двенадцатую каюту.

Она встала и, приложив руку ко лбу, спустилась по лестнице на палубу первого класса. Вскоре звук ее босоножек стал неслышен Макарову.

Через две минуты Макаров с детьми стоял на юте, обговаривая с мексиканцем роль няньки.

– Ты – хороший парень, я возьмусь рассказать этим двоим молокососам о золоте инков, – кивнул старик. – Но хочу тебя предупредить, что только что я намеревался побарахтаться с этой девочкой, – он кивнул на метиску-блондинку. – Я старше тебя вдвое, сам понимаешь, – он взялся за ремень и подергал его вверх-вниз, – годы уже не те. Пока я к бою готов, но через четверть часа, боюсь, мой стальной друг устанет ждать.

– Четверть часа, – пообещал Макаров.

У ее каюты он остановился, взялся за ручку и провел ладонью по лицу. Что ему теперь, всю жизнь мучиться?..

– Ты видишь будущее?.. – прошептала она с закрытыми глазами, забираясь руками под его рубашку.

Макаров целовал ее ухо, одной рукой ища застежку на бюстгальтере, второй тянул вниз резинку трусиков.

– Отчасти…

– Тогда предскажи… что ждет нас совсем скоро…

– Грязные ругательства на испанском языке…

Калининград, июль 2009-го…

Питер подтянул одеяло и закрыл глаза. Раньше Макаров думал, что бессонница Питера связана с боязнью темноты, и поэтому, уходя, оставлял свет. Сразу после его ухода Питер вставал и щелкал выключателем. Мрак живо проникал во все уголки комнаты, забирался под кровать и там замирал. И тогда Питер укладывался и с закрытыми глазами ждал.

Вот и сейчас он лежал и ждал. Вчера он сказал отцу, что темнота ему не помеха. «Точно?» – переспросил тот. Питер сказал, что он знает. И отец, потрепав его по плечу – целовать сына он перестал, когда Питеру исполнилось в сентябре двенадцать, – вышел.

«Если он остановит машину и заглушит двигатель, то потом ее не заведет, – думал он, моргая закрытыми глазами. – Зато они помирятся».

Проходили пять минут, шесть, семь… Это были самые ненавистные минуты. Питер не знал наверняка, когда подъедет машина, но был уверен, что она обязательно появится. И это ожидание лишало его сна. Нужно было ждать. Питер не знал, кто подъедет, но машина будет непременно – «Вольво»; мужчина – в короткой кожаной куртке, женщина – в брюках. Остальное представлялось смутно. Разговор будет о ребенке. Мужчина будет кричать на женщину, потому что та убила ребенка. Питер засомневался только насчет куртки. Духота на улице такая, что кожаная куртка, хотя бы и короткая, – это чересчур.

Каждый раз, когда такое случалось, Питер ждал. Вовсе не потому, что хотелось убедиться, что он до сих пор способен это делать. Напротив, он ждал, что ошибется. Что не подъедет машина. И не будет мужчины в короткой куртке, и разговора меж ним и женщиной об убийстве ребенка он не услышит. Сколько ждать? Питер не знал. Поэтому – не спал. Нужно было дождаться.

Это противоречие загоняло Питера в тупик. Он хотел избавиться от своей странной болезни, однако бдением своим лишь укреплял ее корни. Невыносимое предположение, что он делает что-то не так, изводило Питера. Но он не знал, что нужно делать. Никто не знал. Отец – тоже. А если отец не знает, значит, нужно привыкнуть и просто дожидаться. Тогда болезнь уйдет сама. Проверит на прочность, убедится, что Питер крепок, и покинет его, давая возможность спать и опаздывать в школу.

Иногда предполагаемые им события приходили очень скоро. Чаще их приходилось ждать. И Питер послушно лежал, думая о том, что на тумбочке рядом с кроватью стакан с апельсиновым соком, он стоял там вчера, позавчера, он стоит на тумбочке этой столько, сколько Питер себя помнит. Рядом со стаканом – листья салата и тонкий тост. Когда не спишь, голод приходит сам собой. Питер знал, что другие дети не встают ночью, чтобы поесть, они спят, а потому не слышат голод. Звуки и цвета сна отвлекают их от неприятной обязанности есть круглосуточно. Он же – не спит, его мозг работает. И когда истощает себя, начинается голод. За последние два года Питер заметно поправился, он стал выше одноклассников. Понимая, что происходит, и по совету доктора отец оставлял на ночь рядом с Питером листья салата и крошечный тост. Ну и сок, разумеется. Не мог же он заставлять Питера голодать… Но и позволить сыну объедаться по ночам он тоже не хотел. Отец хотел, чтобы сын выглядел как обычный ребенок. И с этой мыслью каждый вечер приносил ему стакан сока и тарелку…

Машина подъехала через полтора часа. Синий «Вольво» резко затормозил у тротуара дома напротив, и Питер, откинув одеяло, подошел к окну. Шторы были прозрачны, как кенигсбергский туман над водой в сентябре – безжизненный, безразличный к тому, что его скоро не станет.

Питер сдвинул штору в сторону.

Мужчина заглушил двигатель, вышел из машины, прошел несколько шагов и в отчаянии схватился за голову. Окно было открыто настежь: Питер слышал все, что происходило на улице.

Клацнула вторая дверца, и на улице появилась женщина в брюках. Подойдя к мужчине, она осторожно, словно опасаясь последствий, взялась рукой за оттопыренную полу его короткой куртки. Мужчина не вырывался, просто стоял, обхватив ладонями голову, и полы его куртки торчали из-за спины, как сложенные крылья.